– Я хотел бы узнать у вас… у тебя кое-что о твоём прошлом, – сказал он, чем безмерно меня удивил.
– О моём прошлом? Что именно вас интересует?
– Всё, что сможешь рассказать.
– Я не знаю, откуда родом, из какой семьи и сколько мне лет. Ничего.
– Значит, правда, что ты лишился памяти. Это произошло из-за магического удара?
– Конечно. Из-за радужного явления.
– Таково было суждение магов, которые тебя исследовали? – Его взгляд становился всё более колким. Очень странно.
– Мне упоминали об этом как об очевидном факте.
– Понимаю. В каком именно году ты оказался в Академии? В каком примерно месяце? – Я ответил. – И в каком ты был состоянии? Сразу после удара или чуть погодя?
– Я не могу этого знать.
– То есть тебе не говорили, и сам ты суждений на этот счёт не слышал. Понимаю. А где именно тебя нашли после удара?
– Не знаю.
– Действительно не знаешь? И что же было потом, после исследования?
– Служил в отрядах Академии в форте, потом меня продали графу Отардатскому. Служил в Венцении, помогал графине и новорожденному графу выбраться из Отардата. Воевал в Ангре, Пире, Торегене. Вы хотели бы получить отзыв обо мне от торегенского графа или баронессы Пиры? Боюсь, не могу их предоставить. Есть только рекомендательное письмо из Аэзера. Я его предоставил.
– Рекомендации графини Аэзерской вполне достаточно. Можешь не беспокоиться. – Он помолчал, и молчание получилось напряжённым. – Что ж, понятно… Я прошу тебя подождать. – И жестом предложил мне покинуть его шатёр.
Пожав плечами, я вернулся обратно к адъютантам.
Посыльный от архета появился только к вечеру. Странно, что меня заставили ждать так долго, особенно если учесть, что в результате так толком ничего и не сказали – только что я могу вернуться к своим войскам, продолжать рекогносцировку и ждать дальнейших указаний, которые обязательно последуют. Ни о дальнейших планах оданесского командования, ни о предположениях насчёт намерений противника не было сказано ни слова, и это по идее должно было обескуражить, потому что попахивало оскорблением – в конце концов, моя армия на положении союзников, а не мальчишек на побегушках.
Но я принял сообщение равнодушно, только и сделал, что приказал своим бойцам собираться и проследил, чтоб всё прошло как положено. Да, закат близок, но мы ещё успеем проехать хоть сколько-то, а чем раньше стартуем, тем быстрее доберёмся до своих. Мне было всё равно, в какой форме архет передал указания, да и какая вообще разница. Я чувствовал тяжесть на сердце и не вполне понимал, что со мной происходит и что со всем этим делать, но это странное ощущение поглощало меня целиком.
Когда все нужные распоряжения были отданы и получены, и я оказался в седле, появилось время и на собственные размышления. Можно было спокойно вернуться мыслями к образу герцогини и драгоценному отпечатку памяти. Медленно меня накрывало осознание, что облик, который я хранил в своём сердце и который любил всей душой, с которым заранее связал жизнь и судьбу, оказывается, принадлежал аристократичной даме, женщине такого высокого положения и происхождения, что даже смотреть на неё можно, лишь преклонив перед ней колено.
А значит, я был влюблён в женщину, которая на самом деле никак не могла являться моей невестой. Теперь мне уже никогда не узнать, как так получилось и почему в голову вообще пришла бредовая идея отдать своё сердце дочери герцога, которой оно сто лет не нужно. Неужели я когда-то увидел её издалека и намечтал себе рыцарственную любовь? Зачем? Почему? Это в моём-то возрасте! Я ж не восторженный мальчишка уже!
Я впервые был выведен из равновесия. И, хотя разумнее всего было бы, наверное, выбросить всё из головы, даже воспоминания, которые так лелеял, вместо этого я снова и снова вызывал в памяти лицо герцогини. И, конечно, не понимал, что сила воображения постепенно превращает запомнившееся мне у неё выражение растерянного внимания в явную заинтересованность. Разумеется, я не мог осознать, насколько желаемое в моих мыслях сейчас замещает действительное, хотя всегда был уверен, что врать самому себе не стану.