А теперь, после появления нового барона, стало совсем худо и страшно. Вдруг начали забирать не треть урожая или половину, как делали при отце Останны под предлогом, что война ж идёт, и надо бы поднапрячься – нет, стали забирать вообще весь, до зёрнышка! Скот? Его тоже: и подрощенных поросят, и телят, и кур, и зачастую вообще всё, что под руку попадётся. То и дело брали лошадей для каких-то оборонительных работ, вроде упоминали, что вернут, но пока ни одной не вернули. Как пахать? Велели запрягать молочных коров и тащить плуги-бороны на своих плечах.
И, не дожидаясь бунтов, стали наказывать показательно и за любую провинность. Посмел посетовать, что отбирают имущество без вознаграждения? Вспылил, отказался работать? Отказался отдавать всё молоко, которое дала твоя корова, или, хуже того, сожрал эту корову, раз всё равно молока от неё семья не видит? Припрятал в землю овощи с собственного огорода? Будет казнь, и варианты этой самой казни определит только воображение доверенных людей нового барона. А фантазия у них очень богатая. Редко кому из провинившихся везло отделаться простым повешением.
Людей рвали лошадьми, приколачивали к деревьям, нанизывали на усаженный железными штырями забор, опускали в кипяток – старосте много что пришлось увидеть за последний год. У тех, кто весной отказался идти работать на поля, отобрали жён, иногда дочь или сына и мучили уже их. Осознание безнадёжности ситуации лишало пирцев воли к сопротивлению и даже к самой жизни. Они, конечно, работали, чтоб избежать жестоких пыток, но в будущее больше не верили, и толку от такой работы, конечно, со временем становилось всё меньше. Понятное дело, кто ж в подобных условиях будет стараться изо всех сил? А земля, не политая по́том, мало что даёт в ответ.
По всему чувствовалось, что истинники намерены пару лет выжимать Пиру досуха, а потом им без разницы, что с ней станет.
– Не совсем понимаю, зачем они применяют подобную стратегию, – сказал я, оборачиваясь к сержантам, которые были сейчас со мной. – У неё очень сомнительная перспектива. Зачем делать всё, чтоб тылы только и мечтали топор в спину врубить? Разве в таких условиях можно вести войну?
– У них ведь получается.
– Да просто они злобные уроды, вот и всё, – немедленно ответил Тио. – Они живут чужим страданием. Их всех надо уничтожить!
– «Злобные уроды» – не объяснение. Можно быть злобным уродом, но политику вести по-умному и прослыть среди своих людей хорошим добрым государем, потому что это выгоднее.
– А им это не нужно, – маг вдруг вмешался в разговор. Он тоже был среди сержантов – ведь я потребовал его к себе, а потом подзабыл, но парня держали поблизости, поскольку приказ-то не отменён… Кстати, не такой уж он и парень. Мы с ним, наверное, одного возраста – среднего. – При таком конфликте целей избранный путь самый выгодный.
– Ты о чём? Рассказывай толком.
– Они смотрят на восточные области как на кормушку для армий, которые должны захватить Оданес и пойти дальше, до западного края Ойкумены и потом на юг. Из них надо выдавить всё, что только будет можно. И, кстати, если деликатничать, шанс получить полномасштабное восстание будет намного выше.
– Ну, это чушь, – возмутился Тио. – Это же примитивная логика, которая должна быть известна магу-специалисту. Ведь тебя обучали, ты должен понимать: чем сильнее давишь, тем сильнее вырываются из рук.
– Вот именно: я отлично понимаю, что прямолинейной логике подчиняются только расчёты, а человеческая жизнь сложнее. Факт в том, что истощённое, измученное, запуганное жестокими казнями население восстаёт не так уж часто – у него просто нет на это сил и надежды. Нет решимости. Могут быть редкие вспышки неповиновения, и если подавлять их с жестокостью, на которую раньше был так щедр Демон Оданеса, провинции будут покорно отдавать метрополии буквально всё и существовать одним воздухом довольно длительное время. Вряд ли Дикий мост собирается воевать долго и упорно, вряд ли рассчитывает войну на многолетнюю перспективу. Больше похоже, что его адепты предполагают быстро подмять по себя Ойкумену.