– Ваши люди говорили другое.
– Они просто не в курсе, видите ли.
– Возможно, что сейчас именно вы пытаетесь меня обмануть.
– Мне незачем вас обманывать.
– Эти слова – определённо ложь. – Я помолчал, обдумывая ситуацию. Странно, что раздражение на город меня до сих пор не до конца отпустило. Ведь он захвачен, что ещё надо? А раздражение сейчас – лишнее. Дело надо делать со спокойной головой. – Впрочем, не так уж это и важно. Если казна в Торгилане, я желаю её получить. Если вы не сообщите мне немедленно, где она спрятана, я распоряжусь каждый вечер казнить двоих из вас. Начну сейчас. С самых высокопоставленных.
– Вам не кажется, что разумнее было бы действовать наоборот? – криво усмехаясь, возразил мой собеседник. – Допустим, казна действительно сохранена здесь, в городе, так низкопоставленные чиновники могут не знать о месте.
– Время мне дороже, чем золото. Поэтому я начну с высших.
– Странное решение. Так понимаю, ценности вам не особенно и нужны, раз вы решили действовать таким образом. Тогда что вам нужно? Легитимированная месть?
– Ошибаетесь. Нечему мстить. Но я хочу на будущее сэкономить себе время и усилия. Так что? Где казна?
– Казна давно вывезена за пределы города, я же сказал.
– Значит, вам всем не повезло. Эбер, распорядись этого и вон того приколотить гвоздями к помосту. Остальных запереть, если решат что-нибудь рассказать – сообщайте мне.
– Нагишом прибить? – с деловым интересом уточнил мой помощник.
– Детали меня не интересуют.
И я, обойдя безмолвных пленных, вошёл в здание магистрата. Здесь тоже шёл бой, и обстановка несла его следы: что-то сражавшиеся разорили, порушили, что-то вредительски поломали уже потом, а что-то пощадили или просто не заметили. Тел уже не было, пятна на полу прикрыли сорванными со стен гобеленами, а кое-где даже подняли и поставили на ножки опрокинутую мебель. Я нашёл себе хорошее кресло, подтащил к ближайшему крепкому столу и потребовал, чтоб порученец принёс мне сюда все бумаги из седельной сумки. А ещё чтоб сержанты прислали своих посыльных и сообщили, сколько всё-таки бойцов осталось в строю, сколько ещё может выздороветь после ранения, сколько ополченцев из числа местных горожан хочет остаться в моей армии. Короче – с кем мне предстоит брать Эйнийон?
Но первым у моего стола всё равно появился Эберхарт – подозрительно быстро.
– Оба истинника согласились всё рассказать.
– Которые?
– Да те, которых ты велел приколачивать. Мы их пока не приколотили. Привести обоих?
– Приведи сперва того, с которым я разговаривал. Всё-таки сдались, значит.
– О да, и быстро! Первого мы только и успели, что раздеть и одну руку прибить, второй даже и того не получил… Перевязать?
– Пусть перевяжут.
Человек, который предстал передо мной малое время спустя, мало чем напоминал себя же недавнего. В этом не осталось ни капли апломба, спокойной самоуверенности, даже достоинства. Он держался на ногах лишь потому, что его держали под локти два солдата. Он трясся, завёрнутый в чей-то старый грязный плащ, выставлял вперёд перевязанную правую руку и смотрел на меня безумными от ужаса глазами. Даже сомнения появились, способен ли он сейчас вообще понимать человеческую речь и отвечать на вопросы.
Сомнения быстро рассеялись.
– Да, я скажу, – выдохнул пленник, когда его поставили передо мной. – Но где мои гарантии, что, узнав всё, вы не прикажете меня казнить?
– Я делаю только то, что необходимо.
– Откуда мне знать, что для вас необходимо! – Я молча смотрел на него. – Гарантии… Хочу гарантий, что останусь жив, если всё скажу. – Я безмолвно ждал. – Почему вы молчите?
– А что мне следует говорить? Я жду, когда заговорите вы.
– И откуда мне вообще знать, что вы потом не продолжите казнь?.. Да зачем мне тогда вообще вам что-то говорить?! – Его глаза сияли отчаянием, а я вдруг убедился, что отсутствие слов может быть иногда полезнее их наличия. Я просто смотрел. Ни жалости, ни злого удовлетворения от победы – ничего не чувствовал, и был даже отчасти рад промедлению. Отдыху. – Да, казна в Торгилане, она хорошо спрятана, я вам покажу, но… – Наверное, он хотел предпринять последнюю попытку, но, наткнувшись на всё тот же мой бесстрастный взгляд, безнадёжно отступился. Потупил взор. – Дайте хоть средство от боли, будьте милостивы.