– Тебя это так волнует…
– Да самое ж лучшее, самое крепкое герцогство в Ойкумене, а пропадает зря! Досталось в руки дурной девице! Если б им управлял её брат, никто б и пикнуть не смел! Даже не шелохнулся б поблизости! Возможностей у герцогства очень много, больше, чем у кого-либо, кроме, разве что, укреплённых горных областей.
– Нашёл кого хвалить и ставить в пример.
– Демон, конечно, был редкостный урод, но воевать умел, этого у него не отнимешь. Хорошо, коли он помер, потому что если нет, и истинники его выручат, то мы хлебнём. Да тогда сдохнут все, кто не покорится! Даже ты с ним не справишься, командир.
– «Даже», хе… Льстишь!
Но суждения Эбера, пусть и поверхностные, меня успокоили. В общем-то, он прав. От аэзерцев нет причин ждать удара в спину, от гридцев тоже. А если вдруг они задумают нас изничтожить, то вполне обойдутся без изысков – просто заведут в какое-нибудь ущелье смерти, где им хватит стрел по числу моих бойцов или одной умело спущенной лавины камней, да и всё. Помешать этому мы не сумеем, а значит, нечего об этом и думать.
Когда мы вернулись в Тореген, дела там уже налаживались. Истинников в графстве оставалось мало, и когда я выполнил за графа самую сложную работу, с остальным он начал успешно справляться сам: набрал ещё одну армию, объявил крестьянам, что если они желают налоговое послабление, то пусть ищут врагов, ловят их и расправляются с ними сами, завёз продовольствие в те части области, где с едой было совсем плохо и куда его люди уже имели доступ. Число таких мест потихоньку увеличивалось.
Дикий мост пока не реагировал. Пока. Все понимали, что как только у противника появится возможность, он сразу выделит несколько крупных отрядов на повторное покорение графства и баронств… Ну, может быть, не сразу. Тореген всё-таки расположен в стороне и продемонстрировал, что собирается только защищаться. На то, чтоб атаковать, сил у него нет.
Будем надеяться, что в этих условиях истинники до окончания оданесской кампании вообще решат не тратить силы на отколовшуюся часть Ойкумены.
Мне стоило много труда собрать и подготовить свою армию к переходу через аэзерские горы. Торегенский граф провожал меня со смесью сожаления и облегчения, и последнее чувство было проще понять. В глубине души он действительно не был уверен, что я тружусь исключительно ради его блага, и сомневался – а вдруг я сам захочу стать графом торегенским! В смутные времена даже у какого-нибудь конюха или батрака есть шанс вознестись. Но меня его сомнения мало волнуют. Уйдя и продолжив боевые действия в Оданесе, я докажу ему искренность моих обещаний и большего всё равно сделать не в состоянии.
Если повезёт, на мою честность он ответит своей.
И наконец-то началось путешествие через Аэзер. Мои сержанты не знали ни минуты покоя, они метались от отряда к отряду, решая уйму наиважнейших вопросов и с солдатами, и с теми аэзерцами, кто сопровождал их. Я же беззастенчиво пользовался своим правом вмешиваться лишь в те ситуации, которые не могли быть решены подчинёнными, а в свободное время разглядывал окружившую нас красоту.
Когда-то эту часть мира боги скомкали то ли в раздражении, то ли в раздумьях, потом обтряхнули чистотой, влагой и безупречной зеленью и увлеклись, строя именно здесь самые причудливые образы, сгребая сюда все самые яркие оттенки. А может быть, когда-то облака совершенной красоты текли сквозь небеса, намереваясь рассеяться равномерно, чтоб каждому уголку досталось понемногу, но зацепились за самые высокие вершины и остались в Аэзере навсегда. Куда бы я ни кинул взгляд, он ликовал от того, к чему прикасался, и нельзя было найти обычного, простого, безразлично-умиротворённого клочка земли или скал, чтоб поскучать, посматривая на него.
Везде и всюду была красота, причём какая-то буйная, вездесущая и могущественная, выходящая за все возможные рамки, настолько беспокоящая, что к вечеру я от неё уставал. Даже трещины в скале, поросшие зеленью, поражали воображение, а чем – поди догадайся. Земля, которая лежала далеко внизу в дымке, иногда была прикрыта таким густым туманом, что хотелось улечься поверх, как на перину, и она настойчиво манила к себе. Я поневоле начал думать о том, какие великие души должны здесь рождаться и развиваться, среди такого-то очарования, опережающего даже представления о совершенстве. И самые обычные радушные люди, которые сопровождали нас и помогали нам, вызывали изумление: неужели они не понимают, в чём живут?