Вина я почти не пил, мои люди тоже скромничали, зато приближённые герцогского сына налегали на всякое. К завершению трапезы аристократ решил потешить всех присутствующих зрелищем и приказал притащить парочку пленных лоримцев, чтоб допросить их прямо здесь, у столов. Их приволокли, раздели, привязали к подходящим козлам и продемонстрировали кочергу, угли в жаровне и пару ножей. Допрос в результате превратился в яростный спор, в поток несущихся отовсюду обвинений, потому что пленники взялись рассуждать об освобождении от гнёта господ и о том, что все люди рождаются равными. Спустя несколько минут им уже лишь изредка удавалось прокричать что-нибудь в ответ на ругательные обвинения и путаные ссылки на Писание – в основном присутствующие горели желанием высказаться сами, и высказывались. Очень громко, не слыша никого вокруг, кроме себя.
Кое-что важное лоримцы тем не менее сказали – я пересел поближе к Эберхарту, место которому было определено в конце стола, как раз рядом с козлами, и потому слышал всё, что они говорили. Значит, Лорим ждала участь соседа-Санкерина. Он намного охотнее пал под бархатным обманным натиском истинников, которые сумели взбудоражить лоримцев на восстание против всех, у кого дом чуть получше и денег чуть побольше. Санкеринский пример показался им очень привлекательным – видимо потому, что смотрели издалека. В результате графское семейство Лорима бежало, их приближённые тоже, восставшие крестьяне и взбунтовавшиеся солдаты провозгласили родные земли свободной областью, царством справедливости и равенства под защитой и при активной поддержке Дикого моста.
Пока ещё большинство пребывало в уверенности, что теперь-то у них всё будет хорошо, и раз господ больше нет, то и проблемы пропадут сами собой. Но первые нотки удивления – не недовольства ещё, а именно удивления – проскальзывали уже теперь. Например, насчёт того, что добрые и благородные представители Дикого моста, которые помогли им избавиться от господского гнёта и обещали всяческую поддержку, не позволили солдатам вернуться к родным пенатам и заниматься мирным трудом, а пригрозили, что повесят или пригвоздят каждого дезертира, отказывающегося дальше сражаться за всеобщее счастье. Ну, да ведь и верно сказано, настоящий мир пока не завоёван…
Я усмехнулся. Само собой, они просто пока не знают, к чему приведут эти первые крохотные шажки, какой беспросветностью обернутся невинные намёки. Как сперва закабалят служивых угрозой жестокой смерти, потом трудяг всех мастей, и как начнут они работать бесплатно и бесхлебно, надрываясь и постепенно осознавая, что никакого всеобщего счастья впереди нет, а есть лишь беспросветный и бесполезный труд в голоде и бесправии, от которого их разрешит только смерть.
Но сейчас никто из них мне не поверит. Такие вещи надо испытать на собственной шкуре, но тогда уже поздно будет что-то менять. Лоримцы могли бы всё изменить сейчас, если б без разговоров выгнали истинников, ещё не укрепившихся на местах. Но они не станут этого делать. Они пока верят, потому что хотят верить.
Разгорячившиеся сверх меры вельможи взялись понукать солдат, чтоб приступали уже к следующей стадии допроса. У большинства из них горели глаза, словно увлекательнее пыток не может быть никакого другого зрелища. Видно было, что набрались они все сверх меры, предполагаю, в этом и была причина, почему они так далеко зашли. Я заметил, как побелел Фердольф (он не военный, ему простительно), и каким брезгливым стало выражение лица Вайерда. Наклонившись к ним, тихо сказал, чтоб потихоньку уходили и Алтофа прихватили с собой, а я останусь здесь с Эберхартом. Неизвестно, заговорят ли пленные, и что именно они скажут – вдруг важное и полезное. Я послушаю. Местная публика уже слишком пьяна, чтоб услышать и запомнить сведения, которые сейчас пытаются выжать. Так пусть хоть лоримцы не зря мучаются.
Я ушёл оттуда уже под утро, когда стараниями балатварцев опустел пятый бочонок вина, а пленники отмучались навсегда. Кое-что из того, что они в муке кричали, а потом шептали, постарался запомнить. Лоримцы знали мало, ещё меньше понимали, однако кое-что слышали. По их словам получалось, что Санкерин пока лишь наполовину в руках Дикого моста. Допустим, они твердят, что оставшаяся половина сдастся, и очень скоро, и остатки графских сил обязательно уступят, если, конечно, истинники не спасуют перед Оданесом. Но важно уже то, что, хотя восстание началось именно оттуда, Санкерин оказался более стойким, чем Лорим. И даже в отсутствие графа, который сейчас активно помогает герцогине, его люди способны сопротивляться.