Затем Гея выплевывала голову в «воскрешалку» — и дюжину оборотов спустя из другого конца «воскрешалки» вылезал какой-нибудь хныкающий ублюдок.
Ублюдку этому богиня говорила: «Ты Распутин!» или «Ты Лютер!», торжественно бубнила Проповедь, в которую тому надлежало уверовать, — и отпускала недоноска в мир.
Жили жрецы, если так можно выразиться, довольно долго — в отличие от зомби, чья полужизнь длилась около килооборота. Однако и жрецы достигали той точки, когда уже могли только лежать и подергиваться, что забавляло Гею лишь краткое время. Поэтому она уже провела через свои владения кучу лютеров и вагон Распутиных.
Все обожали Геины шуточки.
Но перед самым прибытием царя Гея представляла собой один жуткий спецэффект ростом за те чертовы пятнадцать метров. Вышло все это, конечно, из-за Океана. Океан был Врагом.
Почти того же калибра, что и сама Сирокко Джонс. Не могло быть никакого повода для хорошего настроения, пока царя несли над гиперборейскими просторами Океана.
По правде, немногие из обитатели Преисподней были особенно довольны такой близостью к Океану. Именно от Океана и следовало держаться подальше на Изгибе Великого Колеса — чтобы не нависал он так грозно, напоминая гигантскую штормовую волну айсбергов. Многие из самых преданных лизоблюдов и то слонялись с поникшими плечами. Запросто можно было сделать состояние на концессии за «гусиную кожу».
Но затем царь вылетел из сумеречной зоны и появился над Ключом Соль — самым юго-западным из восьми регионов Гипериона — всего в трехстах километрах от Ключа Реминор, где стояла лагерем Преисподняя. И быть может, что-то Гея сделала с солнечными панелями — там, в вакууме, — теми, что постоянно направляют под углом солнечный свет на богатый и бойкий Гиперион. А быть может — просто почувствовала колоссальное облегчение. Знаешь, брат, когда пятнадцатиметровая звезда/богиня испускает вздох облегчение, это, брат, до кончиков ногтей ощущаешь... Но так или иначе тот нескончаемый и неизменный день вдруг сделался ярче.
Внезапно налево и направо пошли приказы — и все принялись буквально икру метать, чтобы первым облизать божественную задницу.
— Вина! — протрубила Гея. — Пусть земля сочится вином! — Тут же двадцать ошарашенных виноделов были выведены, перевернуты и набиты будто страсбургский сыр, пока шабли не потекло в тысячи фляжек.
— Яств! — гудела богиня. — Откройте мощный рог изобилия, и пусть мое изобилие полнит просторы! — Масло плавили тоннами, а зерна лопатами и ведрами наваливали во вращающиеся утробы тридцати аппаратов для приготовления воздушной кукурузы размерами с бетономешалки — которые, по сути, первоначально и были бетономешалками. Под аппаратами быстро разводили огонь, и вскоре горячие желтые хлопья уже разлетались во все стороны, засыпая землю, пожираемые легионами продюсеров, что на время забыли о своей жажде до свежей пленки в священном безумии пожирания воздушной кукурузы. Десятки тысяч сосисок шипели на сотнях рашперов, а из жестких сосцов грузовиков тек молочный шоколад.
— Кино! — ревела Гея. — Пусть это будет фестиваль во славу царя — самое изумительное целлулоидное празднество всех времен и народов! Пусть крутят фильмы сразу на трех экранах, вывесят список льготников и поднимут цену в кассе!
Затем Гея перешла к перечислению названий. «Царь Царей». «Величайшая история из когда-либо рассказанных». «Иисус Христос Суперзвезда». «Иисус». «Иисус-II». «Иисус-Ш и IV». «Назорей». «Евангелие от Матфея». «Жизнь Бриана». «Бен-Гур». «Бен-Гур-П». «Вифлеем!» «История о Голгофе». Послышался недовольный ропот жрецов мусульманского, иудаистского или мормонского происхождения, но слишком тих оказался этот ропот — и быстро забыт во всеобщем веселии.
Ибо кто стал бы жаловаться? Царь прибывал! Хватало и вина, и яств, и фильмов. И Гея была счастлива. Чего еще могла желать Преисподняя?
Но случилось и кое-что еще.
Минут за десять до ожидаемого прибытия царя, когда празднество начало набирать полный размах, Гея вдруг вскочила, сделала четыре невероятных шага, а затем указала в небо и расхохоталась в синераму.
— Она на подлете! — Гея завизжала так, что разлетелись глаза у доброго десятка болексов и аррифлексов, а по спинам всех в радиусе десяти километров побежали мурашки дикого ужаса. Истины ради следует добавить — это касалось лишь обладателей таких спин, по которым еще могли бегать мурашки.
— Она прибывает, прибывает, прибывает! — Гея подпрыгивала так, что создавала добрые семь-восемь баллов по шкале Рихтера. Буфет рухнул, и дерево-осветитель — тоже. — Это Сирокко Джонс. Двадцать лет прошло — и я все-таки выманила ее на поединок.
Тогда все стали напрягать зрение — и вскоре увидели, как неуклюжий прозрачный самолетик — сущая нелепость — закружил у них над головами.
— Давай вниз! — насмехалась Гея. — Давай вниз и сражайся, ты, заяц без яиц! Давай вниз, и станешь жрать свою же печенку, предательница вонючая, ты, убийца... ты, маловерная! Иди же! Иди ко мне!
Но самолет лишь кружил.
Гея набрала побольше воздуху и проревела:
— Он выучится любить меня, Сирокко!
Опять ничего. Народ начал прикидывать, на ошиблась ли Гея. Богиня уже много лет рассказывала им про Сирокко Джонс. Наверняка помянутая Джонс не может быть такой маловыразительной.