— А он сказал, как это опасно для тебя?
— Пока госпожа Гэннаи командует в «Мудзин», опасность существует для всех жен. Наши жизни буквально висят на волоске, оборвать этот волосок она может по собственной прихоти, когда только захочет. А у меня появлялся шанс освободиться от нее.
— И в то же время освободиться от мужа.
Она опустила голову.
Пенни перешел на японский.
— Ты вышла за человека, которого не любишь. Почему?
Акико привлекла его к себе. Голос ее звучал приглушенно, ему в плечо. Она тоже говорила на японском.
— Уоррен увидел мою фотографию в токийском журнале. Она произвела на него сильное впечатление, он мне сказал позже. Я тогда работала моделью, чтобы платить за обучение живописи. По его просьбе госпожа Гэннаи стала меня изучать.
Акико впилась в Пенни ногтями.
— Моя мать умерла незадолго до того, как Ганис вошел в мою жизнь. Причиной смерти была указана болезнь сердца, но госпожа Гэннаи сказала, что это неправда. По ее словам, мать отравили медленнодействующим ядом.
Акико помолчала.
— Мой отец специально сделал так, чтобы походило на естественную смерть.
— Почему он ее убил?
Акико отвернулась.
— Он хотел получить наш дом и другую собственность. Все принадлежало матери. И она все собиралась оставить мне по завещанию. Но не успела. А у отца была еще одна причина ее убить. Он хотел меня.
Пенни медленно, напряженно выдохнул.
— Мне очень жаль. Очень, по-настоящему жаль. Как давно… — Он не договорил.
— Началось это, когда мне было тринадцать лет. Он сказал, что подарил мне жизнь, а значит, я принадлежу ему. Он создал меня, я его творение. И еще сказал, что ни один мужчина не сможет любить меня, как он, потому что мы одной крови, одной плоти. Я не понимала, как это неправильно, я не…
Она тряхнула головой и разрыдалась. Пенни порывисто прижал ее к себе, стал гладить волосы.
— Это продолжалось семь лет, — вновь заговорила Акико. — Семь ужасных лет. Он контролировал мою жизнь. У меня не было друзей. Но было искусство. Только искусство, живопись.
— Твоя мать знала?
— Сначала нет. А когда узнала, то обвинила меня в том, что это я его соблазнила. Вот это было хуже всего. Ее обвинения, оскорбления. Наконец она возненавидела моего отца еще больше, чем меня. Тогда она и пригрозила оставить все мне.
— Неужели тебе не с кем было посоветоваться?
— В Японии семья считается чем-то более важным, нежели любой из ее членов. Позорить ее нельзя. Национальную семью тоже нельзя позорить, нас учат, что все японцы принадлежат к одному племени. Мы — особая раса, мы стоим в стороне от других рас. С детства нас учат, что Япония еще более важна, чем наши семьи. Отец убедил меня, что обсуждать наши отношения с кем-либо за пределами семьи означало бы обесчестить наше имя и нашу страну.
— Иисусе. Извини, что я так говорю, но твой отец был дерьмо.
Акико печально улыбнулась.
— Мне понадобилось много времени, чтобы это понять. Японки во всем должны подчиняться мужчинам. Мы делаем, как нам сказано. Даже в двадцатом веке ничего не изменилось. Япония всегда была страной мужчин. Женщин учат подчиняться, уступать, не задавать вопросов. Кроме матери, я не сказала никому о том, что делает мой отец. Я не считала возможным говорить об этом с чужими.
Пенни покачал головой.
— На таком фоне даже Уоррен Ганис мог показаться чем-то хорошим.
— Один мужчина запер меня в аду. Другой мог освободить. Как в пословице: клин клином. Ну вот, Уоррен очень хотел меня получить. Отец не соглашался, но госпожа Гэннаи пригрозила ему тем, что ей стало известно о смерти моей матери. И о связи между моим отцом и мною.
— Ему пришлось смириться с этим браком.
— Да, иначе он был бы публично опозорен и попал в тюрьму. А так ему дали денег и работу в «Мудзин».
— Что с ним стало потом? — поинтересовался Пенни.
— Я не любила Уоррена, — проговорила Акико. — Старалась, конечно, но просто не могла. Мне было очень тяжко, а единственным человеком, кому я могла открыться, оставался отец. Он сказал, что постарается помочь мне.
Пенни догадывался, о чем сейчас услышит.
— Отец стал много пить и тоже был несчастен. В том, что случилось со мной, он винил себя — и сделал шаг, который, как он считал, может меня освободить. Убил себя тем же ядом, которым убил мою мать.
Пенни кивнул.
— Он рассудил, что если его не будет, ты сможешь уйти от Ганиса.
— Да. Но от Уоррена просто так не уйдешь. Заподозрив, что я именно этого хочу, он сказал, что ужасно меня любит, как никого и никогда раньше. И поклялся не отпускать меня ни при каких условиях. Я буду с ним, заявил он, пока один из нас не умрет.
Поглаживая ее по волосам, Пенни проговорил:
— Тогда Рэйко Гэннаи и показала тебе фильм, где Виктор Полтава мучает женщину, одну из жен в «Мудзин». Если раньше у меня не было ненависти к твоему мужу, то сейчас…
Внезапно испугавшись, Акико оплела его лицо руками.
— Она не должна о нас узнать. Никогда. Если узнает, мы погибнем. Полтава…
Акико остановилась. Она поняла по его глазам.
— Госпожа Гэннаи о нас знает, да? — Вдруг она прильнула к Пенни изо всей силы, впилась ногтями ему в плечи, безудержно всхлипывая. Он пытался ее успокоить, повторял, что они нашли друг друга, они вместе, а все остальное не имеет значения. Ее любовь возродила в нем интерес к жизни. Акико всегда будет частью его души…
Зазвонил сотовый телефон.
Пенни неохотно отошел от Акико, открыл футляр и поднес трубку к уху.
— Пенни.
Очень напряженный голос Боба Хатчингса сообщил:
— Неприятности в доме. Один тип пытался вломиться. Мы его взяли…
— Держите его. Уже еду, — быстро проговорил Пенни, думая, что это не мог быть Полтава. А вдруг. Возможно ли такое везение? Но если там не демон, то кто же, черт возьми? Пенни положил трубку, захлопнул футляр и протянул руку, легонько коснулся заплаканного лица Акико. Если демон не пришел сегодня, он придет завтра. И убьет нас обоих, если я не успею убить его.