Интервью закончилось.
Снова закончилось, потому что девушка прочитала его три раза. Все три раза прочитала полностью и очень внимательно. Закончив, отправилась на кухню, порылась в холодильнике, нашла яблоко, к счастью не успевшее стать «ватным», помыла, нарезала, очистила от шкурки, сложила на блюдце, вернулась к компьютеру и быстро пробежалась по основным лентам новостей – и городским, и федеральным, убедившись, что главной их темой по-прежнему оставался вопрос: «Кто убил Костю Кочергина?»
Вопрос, который взорвал и Сеть, и мир; привлёк внимание к выставке и заставил думать о том, причастен ли знаменитый художник к преступлению, о котором до сих пор ничего не было известно. Абсолютно ничего, кроме того, что Костя исчез так давно, что надеяться найти его живым мог только самый «непробиваемый» оптимист. Поэтому в первую очередь всех интересовало не где сейчас мальчик, а… «Кто убил Костю Кочергина?»
БЕССОННИЦА
Но не та, от которой по утрам бешено колет голову и чувствуешь себя выжатой, как лимон, совсем не выспавшейся и чудовищно больной. Нет. То была её особая бессонница. Её личная. Неповторимая. Она не спала, но не чувствовала усталости. Не металась по кровати, то укрываясь с головой, то сбрасывая одеяло на пол, а выбегала прочь, в ночь белую или чёрную, зная, что не заснёт, но и не будет бодрствовать там, где знакомо и привычно, и на ощупь не заблудишься, поэтому нужно ставить всё с ног на голову, не сражаясь с этим состоянием, а наслаждаясь им – мгновением, длиною в ночь, которую она познает всей собой, но запомнит сумбурно. Запомнит эпизодами, кубиками с нарисованными на них картинками, но не сложит эти кубики в домики, только в разные, непонятно как сформированные кучки, которые очень скоро смешаются с другими кучками кубиков – из других мгновений тех ночей, по которым её водила или будет водить Бессонница. Эпизоды смешаются калейдоскопом удивительной яркости, изредка всплывая в памяти, то поодиночке, то всей кучкой, но ни на одном из кубиков не будет метки даты.
Ведь каждый кубик прекрасен в своей неповторимости, а раз так – в чём смысл отбивающих время цифр?
Зачем они в мире, имя которому – Бессонница?
В мире, где ночь белая и ночь обыкновенная смешивают свою тьму с ложью и правдой, обманывая – и показывая так, как есть на самом деле, без макияжа и цифровой редактуры. И тем ночь опасна – ты не всегда можешь доверять своим глазам. Зато обостряются чувства, и если ты не видишь угрозы, то ощущаешь её, инстинктивно определяя, где зло, а где добро. Если, конечно, внутри тебя каждое из них стоит на своём месте. Не перепутались. И не смешались.
– Есть сигареты?
Они стояли посреди мостовой, но это не было важно, потому что не было никого вокруг. Только питерский ветер, но ветер остановился тоже, потому что был с ними.
– Да, – ответила она.
– Толстые или тонкие?
Вопрос заставил задуматься, но поскольку вспомнить не получилось, она отнесла руку на расстояние полусогнутой, некоторое время смотрела на зажатую двумя пальцами сигарету и ответила:
– Толстая.
– Тогда давай.
Она протянула пачку.
– И зажигалку.
Щелчок.
Колёсико зажигалки совершило оборот, резануло по кремнию и подожгло газовый выдох. Пламя не только до красноты обожгло сигарету, но осветило лица тёплым светом, резко контрастирующим с неживыми лучами уличных фонарей, вывесок и рекламы. На мгновение осветило, не больше, потому что потом поднявшийся от ног ветер отобрал у зажигалки пламя и поволок воспоминание о нём куда-то по Садовой прочь, к Михайловскому шпилю, словно маленький, несуществующий огонёк мог подсветить его ярче. Не мог, конечно, но питерскому ветру нравится подхватывать всё, что захочется, чтобы поиграть: вывернуть зонтик, чтобы питерский дождь, рассмеявшись, каплями забрался за шиворот; разметать лёгкое платье, чтобы показать прохожим стройные ножки, или прилепить его к телу, подчеркнув прелестную фигуру. Питерский ветер волок воспоминание о язычке пламени, пока не надоело, а потом вернулся.
– Свои скурил?
– Я вообще не курю. – Он глубоко затянулся, дунул дымом в лицо удивившемуся ветру и вернул девушке пачку с зажигалкой.