Раньше все было просто – забежала в кафешку и съела себе салатик, выпила кофейку. Но как быть начинающей ведьме, которая в горке салата на блюдечке ясно видит кусочки порченой колбасы и длинный пергидролевый волос поварихи?
Пришлось идти в кооперативное кафе, там повкуснее. Правда, и подороже. Я подумала, что дымчатый демон нанес удар по моему бюджету и надо это горе оговорить в договоре.
Затем я рванула в школу к Соне.
Она знала, что я собираюсь в милицию со своими никому не нужными показаниями. Она еще вчера вечером, очевидно, ждала меня.
Я нашла ее в лаборантской химкабинета, который нужно было законсервировать на лето.
– Про Генку не спрашивали? – был ее первый вопрос.
Мне захотелось выругаться. Хотя я это делаю крайне редко. Но Сонька со своим Генкой может довести!
Она и перед походом к следователю полчаса умоляла меня – ни слова о Генке! Он же семейный, не дай Бог, начнут его тормошить, дойдет до жены! По-моему, в этих причитаниях было какое-то неосознанное, подсознательное хвастовство – мол, у меня, такого заморыша, есть любовник, пусть и женатый, а у тебя нет и не предвидится. Ну, нет так нет, я же из-за этого не страдаю, как маялась ты, пока не возник Генка.
– Спрашивали, – естественно, ответила я. – Ты уж прости, пришлось сказать правду. Что живет в Сибири, в академгородке, и приезжает примерно четыре раза в год, когда вызывают на симпозиум или научную конференцию. Они послали бригаду с ищейкой проверять его алиби. Мало ли какие у него причины ночью тебя придушить. Может, ты ему наследство собиралась оставить.
Со мной бывает, что неудачно пошучу. Соня промолчала и вздохнула. С другой стороны, она меня вынудила на такую неприятную шутку. Черт ее разберет, возможно, она действительно любит этого гастролера. Мне такого не понять…
Во всяком случае, когда я нашла ее в больнице и она рыдала у меня на плече, то меньше всего она беспокоилась о матери и отчиме – ее волновало, как бы не подумали на Генку! А какой он, к бесу, Генка? Ему сорок шесть лет, между прочим, и старшая дочь недавно внука ему родила. А Соньке всего-то двадцать девять. Не понимаю, хоть тресни.
Я люблю Соньку. Только не умею говорить приятные вещи. Скорее всего, и не научусь.
То, что я на тренировках зову здоровенных бегемотиц милыми девочками и предлагаю им то поднять выше ручки, то следить за ножками, еще ничего не доказывает. Это – профессиональное. Не могу же я вслух звать их жирными хавроньями. Но, честно говоря, мне было бы так легче, потому что на меня резкий и язвительный окрик действует лучше комплимента. Я мгновенно собираюсь и делаю решающий рывок, как правило, удачный. А с Сонькой так нельзя. И со многими нельзя. И это иногда удивляет, а иногда действует на нервы.
Когда Сонька пришла ко мне тренироваться, она мне целую сцену закатила – почему я требую от нее невозможного! Она никогда не занималась, у нее отсутствует координация, и я должна относится к этому несчастью с уважением. А именно – так, видимо, понимала Сонька уважение – упрощать программу применительно к ее возможностям. Чтобы не она была хуже всей группы, а вся группа примитивно топталась на ее уровне. Я, недолго думая, вернула ей уплаченные за пять месяцев вперед деньги. Она растерялась, деньги брать отказалась, пропустила неделю, а потом пришла и забилась в угол. Как она там маялась не в такт и не в лад – описать невозможно! Однако приспособилась. Потом мы вообще подружились.
И вот теперь Сонька знает, что от меня соплей не дождешься, и тем не менее рассказывает мне про Генку и даже рыдает на плече, если случается какая-то ерунда.
– Они что-нибудь узнали? Ну, про этого?.. – с надеждой спросила Соня.
– Похоже, что нет. Это не так-то просто. В лицо ты его не видела. Во что был одет – не разглядела. Голос – поди разбери, если он почти шепотом говорил. А что сильный – так тебя и заяц повалит. Понимаешь, примет-то нет. Ищут, конечно. У них там свои каналы, – соврала я.
– Это был маньяк, – уверенно объявила Соня. – Нормальный мужик не стал бы сразу душить. Да еще приговаривать: «Ну, тихо, тихо, я тебе еще ничего не сделал!» Маньяк, честное слово! Подумать только, он же так и бродит по ночам! Может, он на другом конце города кого-то действительно придушил, потому что его сразу не поймали?
– Погоди, погоди, – сказала я. – Ты его точно передразнила? Вот именно так он и сказал? Вот с такими интонациями?
– Да-а… А что?
– Понимаешь, Сонь, так в кино уголовники говорят. С презрением. Может, ты просто так его изображаешь?
– Нет, он действительно именно так говорил.
– Нам только уголовника недоставало. Даже удивительно, как ты смогла вырваться.
– Знаешь, я все время об этом думала, – призналась Соня. – И вот что получается. Когда он схватил меня за волосы и стал бить головой о стенку, я, наверное, на секунду потеряла сознание и стала падать. А он зажал меня, ну, почти прижал к стене, и я не шлепнулась. Понимаешь, я вдруг почувствовала, что почти сижу на корточках. Он, наверное, думал, что я сейчас растянусь, а я вскочила – и в дверь. Как пробежала подворотню – даже не помню. Наверное, со мной действительно был обморок.
– А вообще ты дешево отделалась, – сказала я. – Могло быть хуже.
– Дешево! – обиделась Сонька и потрогала голову – там, где под волосами заживали шрамы и шишки. – Хотя… Ой, ты же еще не знаешь! Моя сумка нашлась! Ну, которую я выронила, когда он меня душить начал!
– Как – нашлась? Где – нашлась?
– Во дворе! Сегодня сосед, Трифонов, в сарай лазил. А там между крышей сарая и стенкой здоровая щель.
– Какой еще стенкой?
– Ну, он к брандмауэру впритык стоит, наш сарай, у него задняя стенка поэтому не деревянная, а каменная. И, представь себе, Трифонов у себя в сарае мою сумку нашел! И все на месте. Книги, косметичка. Только шоколадка пропала. И блокнот с телефонами цел.
– Ты хочешь сказать, – медленно начала я, – что этот твой маньяк закинул сумку на крышу сарая, а она провалилась вовнутрь? Так, что ли?
– Откуда я знаю, кто ее закинул? – удивилась Соня. – Может, мальчишки? Скорее всего, мальчишки.
– Мальчишки бы растребушили, – уверенно сказала я. – И, возможно, конфисковали книги. Там же у тебя фантастика небось была?
– Одна фантастика и один детектив, знаешь, эта тоненькая серия. Нет, только шоколадка пропала.
– Вообще тебе опять повезло. Представляешь, что было бы, если бы пропали ключи.
Я имела в виду, что у Соньки не дверь, а крепостные ворота. Она выходит в тупичок, и с разгону ее не вышибешь, ногой тоже, размахнуться негде. Запирается на два доисторических ключа и один современный – так уж береглась проживавшая здесь бабка. Словом, эта комнатеха с частичными удобствами в сущности – неприступный бастион.
– А с чего бы им пропадать? – удивилась Соня.
– Ну, они же в сумке были?
– Нет, в кармане, вместе с кошельком. Чтобы не шарить впотьмах по всей сумке.
Тут мы стали разбираться – как так вышло, что я впервые об этом слышу. И оказалось, что Сонька, которая из больницы направилась жить к матери, только позавчера перебралась к себе, и мне просто в голову не пришло – а ключи-то целы?
– Шоколадка, говоришь, пропала?
Значит, в сумке копались. Прямо во дворе, при лунном свете. А потом сумку вместе с содержимым со зла зашвырнули на крышу сарая – мол, снимай ее оттуда, как знаешь. И что же мог сексуальный маньяк искать в сумочке у химички? Спиртовку из кабинета – спирт выдуть? Или пузырек фенолфталеина – он же пурген?
– Интересно девки пляшут, по четыре сразу в ряд… – пробормотала я. Действительно, интересно пляшут сексуальные маньяки… Уж не в ключах ли тут дело?
И тут я поняла, что нужно немедленно пойти и осмотреть окрестности. Пожалуй, с моим новым дьявольским зрением я там увижу побольше, чем в прошлый раз. И уж во всяком случае буду искать следы там, где они действительно есть, – в отличие от милицейского растяпы.