Когда он, наконец, дошёл до пустого, холодного дома Таданобу, перемахнув через забор, уже наступило утро. Трава была мокрой от тумана. Теперь весь двор принадлежал ему. Казалось, и нутро мёртвого, ледяного дома так и манит его внутрь.
Это место казалось таким родным, и разбитым одновременно. Но он его, хотя бы в душе, никогда не покидал. Он ждал её здесь, год за годом. Его снова пронзила дрожь. От печали и разрывающей его пустоты. Солнце ещё не взошло. Это хорошо. Он хотел, чтобы она уже была здесь, когда двор наполнят тёплые лучи света.
Он подошёл к пруду. Раздвинув пальцами мокрую, склизкую траву, Ниши стал копать руками землю. Лопату он выкинул там, возле кладбища.
Начали петь птицы. Они будто подзывали его пошевелиться. Но он не стал бы этого делать. Он не стал бы пугать того, кого решил воззвать к жизни, своей суетой и лишней спешкой.
Когда он, наконец, закончил, руки его стали настолько ледяными, что уже даже не ныли. Он достал из внутреннего кармана своего кожаного пиджака, заветный, священный для него свёрток с пальцем и нежно выложил его в земляное углубление, как драгоценность, а затем засыпал землёй. Словно укладывая Таданобу спать.
Он судорожно вздохнул. Взошло солнце, осветив землю своими тёплыми лучами, и он, наконец, смог вдохнуть полной грудью.
Часть 1. Глава 2. Я тоже умру?
«Мальчик, живущий у буддийского храма, не учась читает сутры»,
— японская пословица.
Каждый день он приходил в этот прежде плещущий жизнью сад. Он опускался на колени, сжимая в руках траву рядом с местом, куда закопал палец. Всё начиналось со странного шёпота: он утыкался лбом в землю и шептал. И тогда, когда проходило несколько часов, он начинал говорить. Рассказывал ей о том, как он живёт. О том, что он сдал все экзамены, и скоро его примут в университет. О том, что её названный сын всё ещё не завёл детей. О том, как он скучает. Плакал о том, что их кот два года назад умер во сне...О том, что он похоронил его здесь, у ворот. О том, что она должна прийти и помянуть его.
А затем он снова шептал что-то неразборчивое. Что-то, что мог понять только он. Слова, которые слышали лишь тусклые тени в их саду. Он делал так и в детстве. Просто, из детской жалости. Воскрешая мёртвых птиц.
Аяи, его мать, была из айнов. С давних времён многие японцы, хоть теперь и не в открытую, но плохо относились к этому народу, который когда-то был единственным населением на японских островах. Но с Аяи было всё ещё хуже. Мать её, как говорили люди, была шаманкой, которая прокляла их город за гонения. Говорили, она убила обрядовую овцу прямо на фестивале. Городок был маленький, потому все, пусть и на словах, знали об этой шаманке. И поэтому знали и про Аяи. Знали, что она видит всякое. Ниши всё детство смотрел на то, как люди её обходили стороной. Иногда иная прачечная отказывалась принять их бельё. Порой какой-нибудь хозяин закусочной или лавки отказывался их обслуживать. Если её поведение казалось им хоть на толику странным: если она не улыбалась, если даже просто выглядела усталой, или просто смотрела в одну точку — они сразу мрачнели, и просили в следующий раз не возвращаться. А когда она провела ритуал для соседки, чтобы собака не хворала, её и вовсе стали избегать. Ниши слишком рано осознал, что то, с чем он родился, вызывает у людей непонимание.
Но Ниши с этим быстро свыкся. Совсем маленьким, пытаясь с кем-то подружиться, он часто пугал своим поведением сверстников. Под песком на детских площадках, он, будто чуя их запах, находил умерших птиц и насекомых. Одни дети пугались и убегали, а другие с интересом продолжали играть, тыкая животных веточками и рассматривая их. Тогда Ниши просил их прекратить. Он брал в руки выпотрошенных кошками птиц и раздавленных жуков. И в его руках они начинали шевелиться. Жуки жужжать и слабо двигать лапками, а птицы подёргиваться, вздымая грудь. Дети пугались и убегали, падая на песке.
А Ниши, оставаясь один, клал эти создания в укромное место за песочницей, и день за днём подкармливал, пока те не улетали или не уползали. В отличие от этих мёртвых созданий, которые будто тянулись к его рукам, дети его избегали. Пусть ему и хотелось с кем-то дружить, он не собирался дружить с теми, кто глупо пугался и убегал, не разобравшись в сути вещей. Совсем скоро он понял, что с животными общаться намного приятнее.
Шепча над «могилой» Таданобу, восемнадцатилетний Ниши отгонял от себя эти воспоминания. Позже мать ему объяснила — он не воскрешал их. Он просто помещал в старое тело новые души. Но теперь он был уверен — в этот раз получится иначе. Ведь в этот раз он воскрешал человека. Человеческая душа ещё очень долго остаётся в трупе. Слишком уж она привязана к своему телу.