— Я не поверил в это. Я думал, они с Туманным и Проворным до сих пор как-то связаны. Считал, ты помогаешь им доставлять друг другу весточки. Иначе зачем ты тогда сидела на трибунах рядом с Проворным?
— Ничего подобного! — возмутилась она. — Ничего такого в помине не было! И кто это только тебе сказал, что у нас какие-то… — Она вдруг смутилась и умолкла.
Я молча ждал, наблюдая за тем, как взволнованно и возбужденно она дышит. Больше вопросов задавать я не отваживался — мне не хотелось, чтобы меня вышвырнули на улицу.
Наконец низким грудным голосом она произнесла:
— Мой сын — азартный игрок, и это не секрет. Он проиграл Туманному огромное количество нашего семейного добра, и мы все равно еще остаемся в долгах. Долги нужно отдавать, ты это понимаешь? Иначе придет конец и нашей репутации, и нашему семейному делу. — Стиснув зубы, она продолжала: — Вот почему я ходила на встречу с Проворным — отдать очередную долю. Но с отцом его я не виделась, и про сына своего я сказала тебе правду. Я даже съем землю, чтобы ты поверил!
С этими словами она опустилась рядом со мной на колени, коснулась пальцами земли и поднесла их к губам.
Я напустил на себя равнодушный вид, чтобы скрыть недоверие, — ведь я ни на минуту не сомневался, что она лжет.
— А что ты хотел сообщить?
— Сообщить? — рассеянно переспросил я.
— Ну что ты хотел передать для моего сына?
Я пребывал в нерешительности. То, что я собирался сказать, в общем-то не имело значения. Ведь на выловленном в канале мертвом теле нашли мое имя, поэтому для Лилии достаточно было всего лишь сообщить своему сыну или его сообщникам, где я нахожусь.
Впрочем, я не исключал, что она не выдала бы меня. Зачем тогда она спасла меня на рынке, притащила к себе в дом и выхаживала несколько дней? И я решил, что лучше всего просто все ей рассказать.
Я поведал ей обо всем, что произошло с самого первого дня, когда познакомился с ее сыном на празднике Поднятых Знамен. От этой долгой пространной речи у меня пересохло во рту и разболелась голова — столько всего пришлось припомнить, — но теперь я испытал странное чувство облегчения от того, что нашелся человек — хотя и не вполне внушающий мне доверие, — с которым я мог всем этим поделиться.
— Выходит, омовенный раб моего сына был колдуном? — задумчиво проговорила Лилия. — Я вот только не понимаю, где он его взял.
— Я тоже не понимаю. Я думал, что он мог получить его от Туманного, но тогда возникает вопрос: как раб попал к тому? — Я пристально наблюдал за нею, пока не разболелись глаза и не пришлось их зажмурить. — Что же все-таки связывало твоего сына и Туманного? Только азартные игры или что-то еще?
Она бросила на меня суровый, резкий взгляд:
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего, — поспешил сказать я, напуганный ее холодным тоном. — Я знаю только, что один из узников побывал в руках Сияющего Света, а другой — у Туманного и Проворного. И обращались с обоими пленниками одинаково, схожими способами истязали перед смертью, только вот не пойму зачем. И мое имя… При чем здесь оно?.. — Меня сразил новый приступ мучительной головной боли, перед глазами все помутилось.
Женщина поспешно поднялась.
— Тебе нужно отдохнуть.
— Да, но…
— А у меня есть дела, — закончила она непререкаемым тоном.
Она пошла прочь, и тут я кое-что припомнил.
— Лилия!
Она остановилась:
— Что?
Она смотрела на меня, сурово сдвинув брови и сосредоточенно поджав губы, словно пыталась предугадать, каковы будут мои следующие слова.
— Спасибо, что спасла мне жизнь, — произнес я.
В обязанности Лилии входило будить по утрам своего ленивого отца, не любившего просыпаться рано. Вскоре после того, как она ушла, старик появился во дворе, ковыляя под руку со слугой, с кислой миной на лице и тыквенной бутылью, полной вина.
— Ой, только не под деревом! Там сучок есть, он мне в спину тычет. Посади-ка меня лучше у стены, рядышком вон с тем рабом.
Когда слуга удалился, старик вытащил маисовую пробку из горлышка бутыли, приставил его ко рту и довольно зачмокал. Потом он повернулся ко мне, дыхнув винным перегаром.
— Так ты, выходит, еще здесь? Что ж, видать, приглянулся ты моей дочке. Значит, и мне надо быть с тобой полюбезнее. На-ка вот, выпей!
Он сунул мне бутыль, которую мне так и хотелось вырвать у него из рук и осушить разом до дна.
— Давай, не стесняйся! — торопил он. — Ты болен, а я старик — оба имеем право приложиться!
Я посмотрел на бутыль и облизнул пересохшие губы.
— А почему ты так много пьешь?