— Пока что я поселилась у Бродбент. Но я слышала, в Принстоне очень хорошо.
Я сделал вид, что не понял намека.
— Мне нужно, чтобы рядом со мной кто-нибудь был.
— Я? Или просто кто подвернется?
— Ты, конечно. А предложение переориентироваться? Клянусь Гайей, я бы не предложила этого ни ради кого другого.
— Мне придется вернуться в Пембрук-Холл?
— Боддеккер, дело совсем не в…
— Тогда пусть Левин сам придет ко мне и предложит работу, чтобы я мог отказать ему прямо в лицо. Но не впутывай сюда наши отношения.
— Мне нужно, чтобы рядом со мной кто-то был. — Глаза у нее покраснели, в любую минуту могло начаться извержение.
— А можно мне работать на «Штрюселя и Штраусса»? Можно работать на «Мак-Маона, Тейта и Стивенса»? Или, коли на то пошло — можно мне работать на «Красный Крест» или на «Фонд генетической поддержки Казахстана»? Или — просто сидеть дома и писать мемуары, потому что я получил сногсшибательное предложение от «Тайм-Лайф-Уорнер-Аней-зер-Буш»?
— Боддеккер…
Ожидаемый мной поток наконец хлынул. Слезы лились ручьями, по обеим щекам. Хонникер не всхлипывала, не рыдала. Как будто кто-то взял и включил кран. Вся беда в том, что я знал — это настоящие слезы. И мог только вообразить, что она чувствует — не самые приятные ощущения. Мне хотелось лишь одного: подхватить ее на руки, отнести в спальню, бережно уложить в кровать и прошептать слова, которые она так жаждала услышать. «Только ради тебя…»
Я отыскал в больничном пакете носовой платок и протянул ей. Она промокнула лицо.
— Уже поздно, — сказал я. — Тебе лучше идти.
Она невольно шагнула назад, открыв рот от удивления.
— Мне надо складываться, — пояснил я. — Я уезжаю.
— Боддеккер… — Голос ее прервался.
Тщательно следя за тем, чтобы невзначай не коснуться ее, я обошел Хонникер и открыл дверь.
— Уже поздно.
— Слишком поздно?
Я промолчал, все также держа дверь нараспашку.
— Уже слишком поздно, Боддеккер? Ответь мне!
— Тебе лучше идти.
Еще несколько секунд она простояла, замерев на месте. Именно такой я и помню ее по сей день.
— Я не забуду тебя.
— Это хорошо или плохо? — спросил я.
— Узнаешь, — произнесла она — и направилась к двери. Мое сердце сжималось при каждом ее шаге.
Я ничего не мог с собой поделать. Когда двери лифта отворились, я окликнул ее.
— Эй.
Она оглянулась. В глазах вспыхнула надежда.
— Для тебя, — сказал я. — Это все для тебя.
И поспешно отступив в квартиру, закрыл дверь, запер ее и привалился к ней спиной, медленно сползая на пол. Я крепко-крепко зажмурился и, чтобы дать Хонникер время спуститься в вестибюль и выйти из подъезда, досчитал до ста. Потом досчитал до пятисот, чтобы дать ей время поймать велорикшу, а поскольку час был поздний, прибавил до тысячи. Досчитал до двух тысяч, с учетом остановки у винного магазинчика, и наконец дошел до трех тысяч четырехсот двадцати, прикинув, что теперь-то она должна добраться до жилиша Бродбент.
Я поднялся и медленно вернулся в гостиную перебирать музыкальные чипы.
Раздался громкий настойчивый стук в дверь. Она меня пересчитала! Я ринулся к двери и распахнул ее настежь.
— Ты верну…
Передо мной стоял коренастый круглолицый мужчина с редеющей шевелюрой.
— Мистер Боддеккер? — произнес он, вопросительно посмотрев на меня.
— Я вас знаю? — Вид у него был смутно знакомый, но я не мог вычленить этого мужчину из дымки имен и лиц последнего времени.
— Меня зовут Рик Араманти, я сержант департамента полиции города Нью-Йорка, участок на Мэдисон-авеню.
Я шагнул назад, меня разбирал смех.
— Да, я вас помню. Чем могу служить? Он показал свой значок.
— Можете пойти со мной. Вы арестованы по обвинению в заговоре, преступном намерении и подстрекательстве к жестокому обращению с животными, убийству животных и осквернению смертных останков животных.
Я непонимающе уставился на него.
— Собака была уже мертва, когда мы получили ее. Араманти поставил меня лицом к стене, обыскал и заковал в наручники. Снова разворачивая к себе, он заметил:
— По-моему, вы правы. Я вас знаю. Так как там насчет рекламы службы знакомств, которую вы собирались выпустить?
— Не прошла, — ответил я.
Когда он выводил меня к ждущему у подъезда велорикше, я разглядел на противоположной стороне улицы несколько знакомых лиц. Увидев, что я смотрю на них, они отвернулись, печально покачивая головами. Их было пятеро: Левин, Харрис, Финней, Спеннер и Хонникер из Расчетного отдела.
В тюрьме оказалось не так уж и плохо. Мне оставили ноутбук, так что я мог читать и писать. Моим соседом по камере стал растратчик, отданный на милость донельзя загруженного и страдающего от непризнанности общественного защитника. У нас с соседом было крайне мало общего.