Невольно ускользая в страну сновидений, предсказатель на мгновенье прикрыл глаза собираясь сделать небольшую передышку и через секунду вновь возобновить нелегкий труд созерцания, но за секундой шла другая, они складывались в неуловимую череду мгновений что неумолимо выливались в минуты, а может и часы. Последним кто Веберу запомнился перед окончательным погружением в сон был чем-то озадаченный Блиц, ковыляющий к своим собратьям с двумя ведрами, полными воды. Мир Верго погрузился в столь сладостную тьму.
Глава 3. Увертюра кошмара
Любой человек знает, как сложно вспомнить сны — казалось, еще секунду назад все порождаемые подсознанием невероятные фантазии были перед глазами, и даже образовывали некую цельную, не лишенную смысла картину, и вот уже ты проснулся, силясь припомнить хотя бы парочку фрагментов из уплывшего сновидения. Если в первые минуты бодрствования и теплиться некая тень воспоминаний, почти полностью лишенных смысла, то к концу дня даже этот хлипкий остаток канет в Лету. Подумать только, сколько фантасмагорических сюжетов было нами утрачено за целую жизнь, бесследно растворившись в нашей памяти поутру.
Предсказатель резко вздрогнул от раздавшегося неподалеку трескучего звука. Сквозь застилающую глаза расплывчатую пелену до него медленно пробиралось осознание того факта что он уже не спит. Потерев глаза и затянуто зевнув, Вебер приподнялся со скамьи плавно потянувшись. Хруст в суставах и неприятная тяжесть в спине быстро напомнили ему, насколько плохая идея засыпать на жестких каменных блоках. Разминая затекшие конечности, Верго небрежно закинул сумку на плечо и потянувшись к скрытым в складках одежды часах резко замер, болезненно сморщившись от внезапно возникшей мысли — по своей халатности он в одиночестве заснул в диком городе, переполненном нищими, крайне обозленными на жизнь язычниками, явно небрезгующими воровством.
Смешанное с легким страхом, чувство досады мгновенно отогнало остатки сна, заставив напуганного предсказателя ошалело осматривать содержимое своей сумки и карманов. Трехминутная ревизия принесла успокоение: все вещи были на своих местах, не было и следа чужого поползновения на его добро. Справедливо отчитав себя за вопиющую халатность, Вебер торопливо достал карманные часы, пытливым взглядом фиксируя расположение их стрелок. Стоял без семи минут полдень, а значит он провалялся тут не меньше трех часов!
Разобравшись с состоянием своих карманов и узнав время он оказался озадаченным целым ворохом отрезвляющих мыслей, каждая из которых все сильнее разжигала в мужчине обиду на своих спутников. Почему никто не разбудил его? Неужели за три часа Барон так и не вернулся к их временному убежищу? А если вернулся, то почему не попробовал растормошить своего спутника?
Как известно — винить других в своей халатности, дело не только бесхитростное, но и весьма приятное. Пламя праведного гнева вмиг взбодрило Верго, порывая его отыскать и допросить «виновников» своей оплошности. Но беглый осмотр окружения быстро погасил разошедшийся огонь, ведь куда не погляди, нигде не было ни души.
Ошалело озираясь, Вебер невольно ущипнул себя, стараясь убедиться не находиться ли он все еще во сне. Вход в их временное пристанище предательски пустовал, и хоть дверь и была распахнута настежь, из здания вообще ни доносилось каких бы то ни было звуков, даже вьючный жук куда-то запропастился. Обернувшись, оглядывая изгаженную Гларь, Верго остолбенело лицезрел вымерший, абсолютно пустой город по улицам которого еще недавно слонялись десятки немытых язычников. Чувство тревоги ужасными темпами росло, вытесняя собой все содержимое головы предсказателя.
Сорвавшись с места он засеменил к стоящей в нескольких десятках метров карете. С каждым шагом пульсирующий страх учащал его дыхание. Разошедшееся в своем биении сердце будто подгоняло Вебера, разгоняя кровь по недавно пробудившемуся телу. Ближе к экипажу, фактически перейдя на бег, предсказатель заскочил на вспомогательную ступень, проворно вцепившись в хлипкую деревянную дверцу. Распахнутый кусок лакированной древесины обнажил изящную пустующую кабину: мягкие, покрытые тонким шелком темно-фиолетовые сиденья горделиво несли на себе крупные расшитые золотом подушки, и ничего более. И никого более.