Он ехал в метро и через соломинку пил пиво из банки, которая находилась в шерстяной варежке. Облокотившись на металлический поручень в старом «еже», Пук смотрел на растянувшиеся на многие километры под Москвой силовые кабели, больше и похожие на серо-коричневые полосы-сосуды огромного организма, внутри которого обитает сотня-другая глистов разных расцветок, форм, старых и новых видов, внутри которых дохера бесполезных саморазвивающихся яиц способных к размножению и оплодотворению друг друга.
Пук сморщился, пиво попало не в то горло, хуй все еще продолжал гореть. Дважды он обработал его мороженым, помогало это слабо, но какую-то основную часть капсаицина с поверхности головки оно смогло связать. Горел член не так сильно, как несколько часов назад.
- Молодой человек! Ну, молодой человек! - в жопу его локтем ткнула какая-то костлявая старушка.
- Да, чего вам? - он развернулся на прилетевший в его задницу тык.
- Не могли бы вы не прислоняться к этой перекладине? Вы мне мешаете.
- Но тут места в вагоне не так много, чтобы я не прислонялся. Понимаете?
- Прислоняйтесь где-нибудь в другом месте! Молодой человек!
Пук развернулся вокруг своей оси и присел на корточки, поравнявшись с старушкой взглядами. Он долго рассматривал ее морщины. Лицо ее было похоже на старую сморщенную курагу или персиковую косточку. Кожа местами становилась гладкой на щеках и рядом с носом, приобретая пигментные пятна, постепенно сливающиеся между собой. На седых волосах сидела отвратительная розовая шляпка, площадь ее покрытия составляла не более площади покрытия еврейской кипы. В руках она держала небольших размеров зонтик белого цвета, возле ручки которого красовались рюшечки. В целом это была маленькая сухая бабушка, всю жизнь прожившая в центре Москвы, потому что родилась она когда-то на окраине этого мегаполиса, граница которого однажды сдвинулась до самого МКАДа. Всю жизнь свою она проработала на государство-эксперимент, которого уже не существует. Бабуля с устоями, что ей все должны, а государство — благо и манна небесная.
- Значит так, - сказал Пук, - я, вроде как, старость всегда уважал. Предлагаю вам бартер, надеюсь, слово знакомое для вас, короче, вы затыкаетесь ровно на станцию, а я не трусь своей задницей о вас. Хорошо?
- Прости, что? - ее возмущение было огромно.
- Вы все слышали. Поэтому давайте… Просто т-с-с-с, - Пук поднес указательный палец к губам, затем резко встал и развернулся. Он не увидел в ее глазах молнии и прочей хрени, которую можно увидеть в такие моменты. Как-то интуитивно оба они решили избежать той поганой ситуации, когда все орут друг на друга, матерятся без повода, ссут друг другу в кофейные стаканчики, пивные банки и на шляпки. Короче, вот этого всего они решили просто избежать.
Поезд остановился на станции и, раскрыв двери вагона, выпустил всех желающих на, заведомо отсутствующую, волю, после чего с оглушительным стуком он закрыл свои двери и умчал куда-то дальше в свой тоннель, оставив голыми и сверкающими рельсы где-то там внизу.
Неожиданное чувство тошноты подкатило к горлу. Пук стоял и смотрел на блестящие рельсы. И, кажется, голова у него не кружилась, но взгляд вниз спускался по спирали к металлическим полозьям, на которых он уже мог разглядеть все вплоть до мелких трещинок, точечек, вмятин и прочих изъянов металла. Пук мог бы вечность так стоять и смотреть на блестящие рельсы, но его оглушил гудок приближающегося поезда, а по плечу похлопала женщина-смотритель станции.
- Молодой человек, - сказала она тихим и явно нервным голосом, продолжая хлопать по плечу, - только не в мою смену, пожалуйста.
- Я и не собирался, - ответил Пук и медленно поковылял в направлении выхода со станции.
Он шел по Малой Грузинской улице мимо биологического музея. Затем он прошел мимо католического собора, как впрочем и всегда остановившись и посмотрев на его острые формы и черно-коричневый кирпич. Именно этот костел он считал самым красивым храмом во всей Москве, самым строгим, аскетичным, если так можно выразиться, и приятным глазу местом, в которое он бы также зашел, как обычно проходя там, но сейчас Пук просто прошел мимо, снова очаровавшись им, обновив уже замыленную картинку этого места в своем сознании и памяти.
Навесные фонари растянулись над дорогой. В этой картинке явно не хватало трамвая, например, или троллейбуса. Но, зато эта улица дополнялась прекрасной лучезарной девушкой, вышедшей откуда-то из-за угла многоквартирного блочного дома. Одетая в мешковатые серые брюки, доходившие до щиколоток и оставляющие пространство между краем штанин и белыми массивными кроссовками Fila, представленное полоской загорелой кожи, и в серый связанный крупным ажуром свитер, сквозь который проглядывал белый топ от Calvin Klein. Ее большие светло-карие глаза, окруженные длинными черными ресницами излучали что-то невесомое и до крайности родное, дарующее что-то наподобие веры и надежды в то, чего он, может быть, сам и не знал. Природная, в какой-то степени даже дикая, красота. Она прошла мимо, бросив мимолетный легкий взгляд, а затем скрылась за следующим поворотом. Пук стоял и продолжал смотреть уже на пустынную улицу, пытаясь осознать увиденное, еще раз поймать глазами образ, исчезнувший за поворотом.