— А на самом деле? — спросила Ольга после некоторого молчания.
— Что на самом деле?
— Что случилось с ним на самом деле?
Ольга говорит вполголоса, ей кажется, что чем тише она спросит, тем непонятнее будет ее вопрос для сына и тем меньше внимания тот обратит и на вопрос да и на ответ, о котором она, содрогаясь, догадывается и спрашивает скорее по инерции, в слабой надежде, что догадка ее все-таки не подтвердится.
Однако не тут-то было. Как раз в этом месте сын, учуяв паузу, как чуют след, весь обращается в слух и зрение. Мигом забывает о своей мешкотне и, поднимая голову, вперяется серыми немигающими глазенками то в отца, то в мать.
— На самом деле только подсумок от него и остался, — неохотно роняет Михаил. — Подорвал себя, когда понял, что живым не выбраться. А записку, наверно, давно написал и носил с собой.
Ольга потихонечку закрывает книгу и замирает, зажав и книгу, и ладони между коленей. Ладони еще полны памяти о переделанной за день работе и, доселе неутомимые, вдруг отчетливо загудят, как гудят (в Белой бы сказали «гудут») телеграфные столбы, если прислониться к ним ухом. Загудят, словно она подставила их, ладони, прямо под эти тяжкие слова.
Может, она и читает в поисках того, чем можно было бы поделиться? Гребет и гребет, ищет золотое зернышко. И вечернее неназойливое чтение, чувствует Ольга, тоже сближает их. Потому что, то ли уважая ее старания, то ли под настроением ее находок муж тоже с нею нередко делится — тем, чем в другой обстановке он, не расположенный к излияниям, и не поделился бы.
Она и днем, когда бывает одна, читая, видит его перед собой. Читает и как бы провеивает прочитанное. Присматривается, примеряется. Прислушивается: что бы ей хотелось повторить Михаилу? И иногда для верности зачитывает-таки вслух — дому. Предварительно. И дом ее вполне понимает и даже отвечает, если опять же судить по некоторым Ольгиным репликам. А вечером, раскрыв книгу, она и впрямь возьмет да и воротится к своей дневной зарубке. Это как по ягоды ходят. Один норовит от всех отбиться, а вот Ольга так и ходила бы, так и бегала бы, так и летала бы с ним рука в руку. Ей не хочется одной. Ей хочется вместе.
Кем был для нее раньше Чехов? Классик и классик. Когда-то живший на свете человек, оставивший замечательные книги. Да он уже и человеком не воспринимается. Понятие. Как есть понятие философское, математическое. Так и тут: понятие «Чехов». Когда б еще не бородка клинышком да не пенсне, то и вообще без особых, без человеческих примет. Дух. У великих ведь нет лиц и фамилий — они, лица и фамилии, давно стали обиходным кодом. Ячейка в сотах. Картонная закладка в бесконечных библиотечных стеллажах, на которой значится одна из букв алфавита. Для облегчения поиска…
И вдруг — он, Чехов, оказывается, бывал в деревне и даже в доме, где она живет. Пусть даже много-много лет назад. И знания об этом — капли знания — оказалось достаточно, чтобы дух стал материализовываться.
Глаза проглянули сквозь пенсне.
И удивительное дело: они проглянули и в том, что она читала!
Совсем другую, живую интонацию услышала. Есть чтение, даже зубрежка есть, а есть беседа. Читала и слышала Живого Человека. И точно так, как просвечивает сквозь марево ее вечерних чтений укромная, не для чужого глаза, жизнь ее собственного дома, так и рассказ Степаниды Подсвировой слышится ей сквозь грустный речитатив чеховских страниц.
Перечитывает и передумывает. Передумывает — и капля знания и здесь заставляет двигаться, перестраиваться, дышать то, что раньше не дышало. Вы размышляете над прочитанным, и вы размышляете над у с л ы ш а н н ы м от живого человека. Есть разница? Особенно если этот живой человек — ваш гость. Вот-вот, эта чудачка восприняла Чехова как своего гостя. Словно бог весть когда мимоходом заглянувший в ее дом, он так и остался в нем. Незримо присутствует. Гостит. Не мешая хозяевам, оставаясь в тени, занимаясь своими делами. И тем не менее жизнь в доме, строй мыслей, что ли, сообразуется как-то с присутствием сего высокого гостя.
Вечернее чтение, вечерние собеседования — они как раз и задавали этот строй мыслей в доме.
У Чехова есть рассказ о том, как хороший человек, адвокат, получает письмо от двух сестер, его давних знакомых, — в одну из них, помнится, когда-то даже был влюблен, — живущих за городом, с приглашением навестить их. Провести пару дней на свежем воздухе. Адвокат знает, что сестры приглашают его не зря: наверняка хотят посоветоваться по имущественным делам. А дела у них, знает он, плохи. И как бы хорошо он к ним ни относился, а ехать на поезде, а потом тащиться от станции на телеге до Кузьминок ему не хочется. Не хочется, потому что придется либо сообщать сестрам дурные новости, либо придумывать что-то, выкручиваться. И тем не менее верный старым сердечным привязанностям, движимый простой человеческой порядочностью, уже немолодой, уже не очень здоровый, рыхлый, предрасположенный к покойным одиноким досугам адвокат едет за город. Тащится…