Ведет урок, ходит от парты к парте, а стоит чуть-чуть скосить глаза — и вот он, за окном, белеет на фоне черных, корявых липовых стволов. Стволов, которые, наверное, еще помнят его живого.
Корысть? Тщеславие? Да нет, ей и впрямь спокойнее. Увереннее. Когда в любую непогоду — и на дворе, и на душе — там, между сумрачными вековыми стволами, белеет. И спокойнее, и осмысленнее, что ли.
Вот ведь сколько всего сошлось под этой крышей: и школа с детворой, в том числе и с ее собственным сыном, и фельдшерский пункт — фельдшера нет, а старухи идут, и Ольге поневоле приходится если не лечить, то выслушивать их, и старухам кажется, что уже от этого им полегчало. И памятник. Иногда Ольга и сама себя ощущает такой вот крышей. Распростерлась над Белой и держится неизвестно на чем.
Пришлось Михаилу с дедами сооружать напротив школы постамент для памятника. Сначала хотели сложить из жженого кирпича, оштукатурить, зацементировать. Но председатель колхоза сказал, что кирпич — это «колхоз-малхоз». Что тут нужен бетон. И взялся раздобыть его. И раздобыл. И закипела напротив школы работа. Все бельские долгожители опять оказались при деле. Была сооружена опалубка, замешен раствор…
Словом, стоило Ольге чуть-чуть скосить глаза, и она видела изляпанную, крепко загоревшую — это даже не загар, а прямо-таки тавро, вынесенное еще из Афганистана, — спину, которую вечером ей надлежало скоблить и драить с тем, чтобы еще позже, уже во сне, уже почти бессознательно, теми же ладонями нежно ворожить над нею, как бы залечивая, задышивая, замаливая свою же недавнюю праческую ретивость.
Председатель, и сам вдохновленный Ольгиной идеей, кроме бетона раздобыл еще и работника, освободив его на три дня от полевых работ.
Михаил — они есть этот освобожденный работник. А кого еще мог освободить председатель, коли он, Михаил, тут единственный? В поле его подменили механизатором из другой деревни, а вот постамент, решил председатель, все же должен ставить свой, бельский человек.
Остальная рабочая сила на стройке была исключительно добровольной. Она же в основном и кипела. Кипела, дымила, иногда даже матюкалась беззлобно, словно кур, отгоняя старух от стройплощадки.
Не стой под стрелой!
Тем временем Ольга послала телеграммы в Город, в местное отделение Союза писателей, в райком, райисполком. Мол, так и так, в деревне Белой Константиновского района такого-то числа состоится открытие памятника неоднократно бывавшему в ней Антону Павловичу Чехову. Милости просим.
Строго говоря, Чехов был в деревне дважды. Это Ольга уточнила и по книжке, которую ей подарила Степанида Подсвирова (первый раз Степанида книжку не принесла, не доверила, а потом все-таки подарила, точнее, передала на дальнейшее хранение: все-таки не ровен час, сказала, годы мои не девичьи — поджала губы…). Но писать «дважды» как-то несолидно. Вот «неоднократно» — совсем другое дело. Солидно. Убедительно. Можно было, конечно, обойтись и без телеграмм, просто позвонить по телефону. Но Ольга послала телеграммы. Официальнее. Солиднее.
Были люди и из области, и из района. И зажигательные речи были, и «чеховские сценки», разыгрываемые прямо на улице, перед памятником, под липами. Сценки, которые Ольга подготовила со своими учениками и в которых каждому артисту, в том числе ей самой, пришлось играть сразу несколько ролей. Из-за малочисленности труппы. И пламенные обещания перед лицом Антона Павловича дружными совместными усилиями сделать Белую еще одной литературной святынью на славной карте Волжского края.
Обещания, которые Ольга, стоя в сторонке, хладнокровно заносила в тетрадочку и по следам которых двинулась буквально через день — пока клявшиеся не позабыли их.
Как там насчет дороги?
Как там насчет сетевого газа?
Теперь уже она действовала не только от имени бельских стариков и старух, но и от имени — имени-отчества — Антона Павловича. Живые люди не всегда самый веский аргумент. Да и такие ли уж они живые, бельские? А вот вкупе с Антоном Павловичем как-то потяжелела, поважнела, п о ж и в е л а Белая. Уже неудобно выставить ее в лице депутата Белошейкиной вон…
Из рассказов, аккуратно записанных Ольгой в амбарную книгу, выходило, что Чехов однажды был ни много ни мало, а прямо-таки спасен бельскими мужиками. Ушел в одиночку из барского дома поохотиться, но вскоре поднялась пурга, и он заблудился. Кружит-кружит вокруг деревни, а выйти на Белую не может. Барин, почуяв неладное, поднял мужиков и айда с ними в луга. Отыскали гостя под стогом. Принялись его тормошить, а он открывает глаза и улыбается: «А я и знал, что вы меня найдете. Выручите…»