Когда возникла нужда в гарнизоне, жилые дома для офицеров стали строить на окраине городка. Деревянные дома на улицах стоят плотно, как бревна в плоту, тяжелые, неразъемные, набухшие. С блочным, бетонным и все равно карточным по сравнению с этим вечным, фундаментальным деревом «небоскребом» в них не въедешь, не вклинишься. На окраине — то есть на пустыре, поросшем мощными, редкими, будто ненароком оброненными сеятелем соснами. Их и называют Красными Сосенками. Почему-то так, уменьшительно, с о с е н к а м и — это корабельные-то, в два обхвата, сосны, чтобы взглянуть на упершиеся в небо вершины которых, надо придерживать шапку на собственной макушке. Их, похоже, и впрямь когда-то сажали, и они когда-то были маленькими, махонькими сосенками. И привязанность к ним так и кочует из поколения в поколение: «сосенки». Почему красные? Их высокие, почти обнаженные тела (кроны — как до самой шеи задранные, приготовленные к снятию платья: осталось еще одно неуловимое движение) напряженно выгнуты, подставлены скупым северным ласкам и женственно смуглы. И только утром, на восходе солнца, и вечером, на закате, стволы нежно, стыдливо розовеют. Белый пуховый туман плавает на пустыре, под ногами соснового бора, пронзенный, потоптанный самим воплощением солнечных лучей — темные кроны в этот час как-то скрадены, и кажется, будто влажно-алые, женственные стрелы летят не с земли в небо, а с неба на землю. В землю.
Бор — нечто тайное, сумеречное, пугающее слышится в этом слове. А тут — свет, простор, нега. Может, потому б о р о м их никто и не зовет.
Строительство жилого офицерского городка в Красных Сосенках начали с танцевальной площадки. Да-да, не с бытовок, не с колерных, не с сараев, не с того рукотворного хаоса, который окружает и предваряет у нас пока любую мало-мальски значительную стройку, а с такой необязательной и даже странной, если не вредной в подобных обстоятельствах вещи, как танцплощадка. Чья-то светлая голова придумала: гарнизон, воинский постой сразу стал желанен в городке. По вечерам, особенно в выходные дни, когда солдатам давали увольнительные, потянулись к Красным Сосенкам от фабрики, от общежития, от ПТУ, от женского, девичьего сердца городка, да, считай, и от каждого его дома теплые, прочные — шелковые! — ниточки. Два сердца образовались в городке: одно — давнее, традиционное, — в центре, где фабрика, и другое — новое, упругое, молодое, веселое — в Красных Сосенках. Там, где посреди деревьев, посреди развернувшейся строительной площадки возник прочный, ладно и весело сработанный солдатами — чай, для себя старались! — дощатый настил с решетчатой оградой и с крытой затейливой эстрадой для оркестра.
Настил соорудили высокий, капитальный, с бетонированной подушкой, чтоб в любую непогоду танцплощадка не тонула в грязи. И она действовала, делала свое дело — в любую погоду. И еще как делала! За два армейских года ты на стольких солдатских свадьбах побывал, первые ниточки, узелки которых завязывались на этих вот капитальных, охрою крытых досках. В городке есть Дом культуры имени летчика Чкалова (вон как стонало женское сердечко по мужским фамилиям!), недавно появился и Дом офицеров, в фойе которого тоже пляшут по выходным. А все равно солдатская танцплощадка в Красных Сосенках самая популярная, притягательная. Похоже, она и разбудила сонное царство, действует даже зимой, в самые лютые морозы.
Солдаты приходят туда группками, вольным строем, в шинелях, стоящих колом, и в шапках-ушанках с поднятыми наверх «ушами». Вообще-то в такие морозы шапки положено опускать и даже завязывать на «поворозки» под подбородком, и офицеры, особенно пожилые, фронтовики, такие, как твой бывший командир части подполковник Каретников, строго следят за этим. И поначалу, от казарм, получивши увольнительную и должные наставления на плацу перед штабом, солдаты идут в полном согласии с требованиями устава и своего пожилого начальства, но при подходе к танцплощадке обязательно останавливаются и уши у шапок щегольски, молодцевато задирают наверх. Нарушают форму одежды — и многие из них потом, вернувшись с танцев, долго и решительно, с жалобными воплями бегают по казарме, по узкому проходу между двумя рядами хохочущих двухъярусных коек, зажавши ладонями собственные уши, колер которых колеблется от цвета кровельного железа до цвета гусиных лап.