Его замечания скупы, похвалы тонки, хотя и не велеречивы. Энергия в проталкивании материала на полосу — неизменная. Неизменная степень энергии, хотя, конечно, коэффициент полезного действия ее различен. Чем он мог помочь ей, когда заведовал отделом? Да практически ничем: у нее самой возможности для проталкивания были куда выше. Но, заполучив статью или очерк, а в редакции и то, и другое, и третье, независимо от жанра, зовется одним почти строительным словом — «материал», тут же принимался «интриговать»: шел по начальству, заручался поддержкой девушек из секретариата, рисовальщиц макетов, уславливался с выпускающим, что шедевр, как только начальство примет решение о его публикации, будет поставлен без «хвоста».
Публикация во власти начальства. Зато «хвост» (места на газетной странице сплошь и рядом дают в обрез, и тогда в материале образуется излишек, из него лезет «хвост», и автор с болью душевной вынужден сокращать свое произведение, то есть поступать с «хвостом» так же, как часто поступают и в реальной жизни, — «рубить»: и такое палаческое выражение тоже гуляет в редакциях) находится почти всецело во власти выпускающего.
Выпускающий — далеко не самый большой человек в редакции — крепко держит за хвост любую приму. Даже не признающую высокое редакционное начальство.
Любую ведьму.
Возможности проталкивания по мере служебного роста тоже росли. Теперь он может без лишнего трепа поставить ее статью или очерк прямо в номер, который ведет. Даже если номер придется поломать, покорежить, всовывая в него не предусмотренную никаким планом неожиданность — а очерки примы всегда неожиданны и, что тоже существенно, громоздки.
Старожил редакции, знающий каждого ее сотрудника как облупленного, сам еще со времен районки имеющий основательный опыт работы «внизу», в этой неумолчной кочегарке газеты, в типографии (в редакции не говорят «пошел в типографию», а сообщают: «иду вниз»), искушенный в «нижних» условиях и взаимоотношениях, он может призвать к порядку даже самого выпускающего. Просто вернуть ему полосу по пневмопочте вниз с большим вопросительным знаком напротив хвоста, выставленного у примы.
Его побаиваются — даже выпускающий.
Побаиваются…
Один из ее очерков читал совсем недавно. Она, заложив ногу за ногу, сидела напротив в кресле, курила, с притворной непринужденностью ожидая приговора. Вот ведь тоже странность: его оценки всегда похвальны, а все равно ждет она с плохо скрываемым напряжением и чем старше становится, тем напряженнее ждет. Ей уже и сейчас крепко за пятьдесят. Сергей понял: она забрала себе в голову, что именно по его реакции раньше всего поймет, что начала сдавать. Что ее материалы становятся вторичными, что она повторяет самое себя или — не приведи господь — кого-то другого. Что пошла по второму кругу…
Мужчины, замечал Сергей, такими комплексами не маются. Они и в старости проще, грубее. Прима же борется со временем. Замужняя женщина с детьми и внуками на руках, она до сих пор ухожена и отполирована. Или так: старость понимает по-своему, капризно, как еще одного начальника. Еще пытается ни в грош ее не ставить. Хотя понимает, что тут рано или поздно — лучше поздно! — гордыню придется смирить. Покориться. Понимает и с куда большим рвением — чем старше становится, тем с большим, более яростным — следит за тем, чтобы ржавчина не пошла внутрь. Внутрь — в ее материалы. Здесь-то она кладет себя всю, не щадит живота и за Серегиной реакцией каждый раз следит, как за вычерчиваемой у нее на глазах кривой кардиограммы.
Не дай бог ему сфальшивить!
Переживаемое Сергеем ощущение экзамена во многом определено этим мучительным, хоть и лукаво, по-женски скрываемым вниманием, облучением, под которым он находится, пока читает материал.
Экзамен они сдают оба. Только он — ей, она же кому-то менее конкретному Времени, с которым так яростно борется? И которое, кажется ей, в качестве своей секундной стрелки выбрало, подсунуло ей этого парня?
Хотя какой он парень — ему самому тридцать семь.
…Сергей еще не закончил читать, когда она как бы между прочим произнесла:
— Давно хотела тебе сказать, что ты отвадил людей: не хотят материалы тебе нести. Говорят, кому угодно, только не Гусеву.
Сергей, оторвавшись от текста, вопросительно глянул на нее.
— Двух слов, говорят, не скажет. Берет ручку и сразу начинает править.