Рядом с паспортом на столе лежали водительские права, выданные в округе Колумбия, и удостоверение преподавателя Джорджтаунского университета. В правах было указано место жительства: Малледи-билдинг, Джорджтаунский университет, Вашингтон, округ Колумбия. В этих документах тоже имелись фотографии.
Между прочим, все три фотографии были разными. На каждой из них Гарри был одет немного по-другому: то в одну, то в другую рубашку Итона, то в его же свитер. И при взгляде на эти снимки не возникало даже мысли о том, что их сделали в одно и то же время — вчера вечером — в одном и том же месте, той самой комнате, где они сейчас находились.
— Ну и остальное. — Адрианна Холл выложила на кофейный столик перед ним незапечатанный конверт. — Тут, кстати, деньги. Два миллиона лир, это около двадцати тысяч долларов. Если тебе понадобится, можно будет раздобыть еще. Да, Итон велел предупредить тебя: у священников не бывает больших денег, так что тебе придется приучаться к экономности.
Гарри взглянул на нее, открыл конверт и извлек содержимое — два миллиона итальянских лир в пятидесятитысячных банкнотах и сложенный лист бумаги с тремя аккуратно напечатанными абзацами.
— Здесь написано, кто ты такой, где работаешь, чем занимаешься, в общем, все, что нужно, — пояснила Адрианна. — Достаточно, чтобы ты не облажался, если кто-нибудь тебя спросит. Заучи наизусть все, что здесь написано, а бумагу уничтожь.
Таким образом, Гарри Аддисон превратился в отца Джонатана Артура Ри, члена ордена иезуитов и внештатного профессора права Джорджтаунского университета. Жил он в иезуитском общежитии при университете, в котором преподавал с 1994 года. Вырос в небольшом городке под названием Итака в штате Нью-Йорк. Его родители умерли. Здесь же были другие подробности биографии: школа, в которой он учился, место и время поступления в семинарию, описание Джорджтаунского университета и района, в котором он находился: Джорджтауна в Вашингтоне, вплоть до таких мелочей, что из его спальни был виден Потомак, но только осенью и зимой, когда деревья стояли голые.
Дочитав до конца, он взглянул на Адрианну:
— Похоже, что если я иезуит, то должен принять обет бедности.
— Наверное, потому-то он не дал тебе кредитную карточку…
— Наверное.
Гарри повернулся и прошелся по комнате. Итон сдержал свое обещание и снабдил его всем необходимым. Так что ему самому оставалось лишь сделать все остальное.
— Знаешь, получается нечто вроде шарады. Вдруг ни с того ни с сего оказываешься не самим собой, а совершенно другим человеком.
— Не думаю, чтобы у тебя был большой выбор…
Гарри всмотрелся в нее. Перед ним была одна из тех бесчисленных женщин, с которыми ему доводилось спать, оставаясь практически незнакомым с ними. И кроме одного мгновения в ночной мгле, когда он почувствовал, что некая часть ее сознает собственную смертность и всерьез боится не столько умереть, сколько перестать жить, он понимал, что гораздо лучше знает ту женщину, которая то и дело возникает на экранах телевизоров всего мира, чем ту, которая сейчас находилась в комнате рядом с ним.
— Адрианна, сколько тебе лет? Тридцать четыре?
— Тридцать семь.
— Что ж, тридцать семь так тридцать семь. Скажи-ка, — совершенно серьезно произнес он, — кем ты предпочла бы быть, если бы не была собой?
— Никогда об этом не думала…
— Попробуй задуматься. Так кем же?
Внезапно она резким движением скрестила руки на груди.
— Я не могла бы быть никем другим. Мне нравится быть тем, кто я есть, и делать то, что я делаю. А чтобы достичь всего этого, мне приходилось трудиться в поте лица.
— Точно?
— Да!
— А стать женой? Матерью?
— Ты шутишь? — Ее короткий смешок прозвучал и насмешливо, и вызывающе, словно Гарри затронул какой-то нерв, к которому она старалась никого не допускать.
А Гарри задел ее. Возможно, он делал не то, что следовало, но почему-то ему очень хотелось понять ее немного больше.
— Многие женщины вполне удачно совмещают оба эти качества, делают карьеру и имеют дом…
— Только не та женщина, что сейчас перед тобой. — Адрианна отнеслась к его вопросу вполне серьезно. — Я ведь уже говорила тебе, что люблю трахаться с незнакомцами. Знаешь почему? Потому что это не только удовольствие, но и самая полная независимость. А для меня это важнее всего на свете, потому что независимость позволяет мне наилучшим образом делать свое дело и добиваться в своих репортажах наивысшей правдивости. Неужели ты считаешь, что мать сможет стоять с микрофоном посреди гребаного поля боя какой-нибудь гражданской войны, когда с обеих сторон лупит артиллерия? Или же, если говорить конкретнее, идти на риск провести остаток жизни в итальянской тюрьме за то, что я помогла преступнику, которого разыскивает полиция, обзавестись фальшивыми документами? Нет, Гарри Аддисон, мне не нужно детей, потому что я занимаюсь своим делом не ради них. Я одиночка, и мне нравится одиночество… Я зарабатываю приличные деньги, сплю с кем хочу, бываю в таких местах, о которых ты можешь только мечтать, и общаюсь с людьми, недоступными даже для большинства мировых лидеров. Я ловлю от всего этого сильнейший кайф, и он дает мне силы делать перворазрядные репортажи, которые не по плечу никому, кроме меня… Скажешь, самовлюбленность? Я понятия не имею, что это такое. Но кто я есть — для меня вовсе не тайна… А если я где-то лажанусь, то никто от этого не пострадает, кроме меня самой…