Я осторожно поднялся, но раньше, чем я смог выкарабкаться и направиться домой, в безопасность, Игги схватил меня сзади за рубашку с такой силой, что чуть не повалил вместе с собой.
– Ты что? – прошептал он страстно. – Куда ты намылился?
Я вырвался.
– Ты что, спятил? – прошептал я в ответ. – Ты намерен торчать здесь всю ночь? Домой – вот куда я намылился.
Лицо Игги было пепельно-серым, его ноздри раздувались.
– А избитый? Ты что, оставишь его здесь?
– Конечно, я оставлю его здесь. Какое мне до него дело?
– Ты же все видел. Ты что, считаешь, что человека можно так избивать?
То, что он сказал и как – натянутым, сдавленным голосом, заставило меня усомниться: а не сошел ли он с ума? Я повторил тихо: “Это не мое дело, вот и все. У меня дома будут волноваться, если я не приду вовремя”.
Игги осуждающе указал на меня пальцем. “Ну что ж, раз ты так считаешь!” – сказал он и, больше не рассуждая, рванулся к пруду. Я не успел его остановить. То ли оттого, что я остался во враждебном мире один, то ли от внезапного приступа верности я, поколебавшись лишь мгновенье, побежал за ним.
Подойдя к берегу пруда, он смотрел на мужчину, который все еще стоял на четвереньках в воде и тупо водил головой из стороны в сторону.
– Эй, мистер, – окликнул Игги, и в его голосе не было и тени прежней уверенности, – вам плохо?
Человек медленно поднял голову, на его лицо было страшно смотреть.
Оно опухло, было все в кровоподтеках, глаза словно остекленели, с волос, свисающих прядями на лоб, капала вода. Его взгляд заставил нас с Игги отступить на шаг.
Колоссальным усилием воли он заставил себя встать на ноги и стоял теперь, шатаясь. Он наклонился вперед, уставившись на нас невидящим взглядом, и мы поспешно сделали еще несколько шагов назад. Он остановился, наклонился вдруг и достал из воды пригоршню ила.
– Пошли вон отсюда, – по-бабьи взвизгнул он, – идите вон, вы, маленькие шпионы!
Это не обидело меня, да и не должно было обидеть. Я издал пронзительный крик и помчался прочь, мое сердце глухо стучало, а ноги несли со всей мочи. Игги не отставал от меня – я слышал его тяжелое дыхание, когда мы карабкались по горе тлеющих нечистот, что отделяла нас от улицы, в облаке нечистот и пепла скользнули вниз по другому ее склону и мчались без оглядки к улице. И только добежав до первого уличного фонаря, мы остановились и стояли трясясь, с широко раскрытыми ртами, пытаясь вобрать как можно больше воздуха, наша одежда была испачкана сверху донизу.
Шок, который я испытал, был ничем по сравнению с впечатлением от слов Игги, когда он наконец отдышался и заговорил.
– Ты видел того типа? – сказал он, все еще пытаясь совладать с одышкой. – Ты видел, что они с ним сделали? В общем, я намерен сообщить в полицию.
Я ушам своим не поверил.
– В полицию? Надо тебе связываться с полицией! Какого черта, неужели тебе важно знать, что они с ним сделали, скажи, ради Христа?
– Потому что они его избили, разве нет? И полиция может посадить их в тюрьму на пятьдесят лет, если кто-нибудь сообщит им. Я свидетель. Я видел все, что произошло, и ты видел. Ты тоже свидетель.
Не нравилось мне все это. Конечно, я не испытывал симпатии к зловещим призракам, от которых я только что спасся, более того, я отмежевался от идеи иметь дело с полицией. Дело в том, что я, как большинство детей, чувствовал неловкость в присутствии человека в полицейской форме. Но Игги заинтриговал меня еще больше, чем всегда.
Сама мысль, что ребенок добровольно пойдет доносить в полицию, в моей голове не умещалась.
Я сказал с горечью:
– Хорошо. Я свидетель. Но почему сам он не может сообщить в полицию? Почему делать это должны мы?
– Потому что он никому об этом не скажет. Разве ты не видел, как он испугался мистера Роуза? Ты что, считаешь, что это в порядке вещей вести себя подобным образом: бить, кого захочешь, и чтобы никто не прекратил это?
Тогда я понял. За всем этим странным разговором, этой демонстрацией благородства скрывалась железная логика, что-то, что мне удалось уловить. Вовсе не маленький человечек в воде беспокоил Игги, а он сам.
Это его избил мистер Роуз, и сейчас Игги получил отличный шанс свести счеты.
Я не открыл своих соображений Игги, потому что, когда лучшего друга избили и унизили на ваших глазах, вы стараетесь ему не напоминать об этом. Но по крайней мере эта догадка все расставила по своим местам.
Кто-то ударил вас, вы наносите ответный удар, и на этом все заканчивается.
Эта догадка также помогла решиться следовать плану Игги. Мне не нужно было солидаризироваться с каким-то глупым взрослым, у которого произошла ссора с мистером Роузом. Я должен был доказать свои дружеские чувства Игги.
Итак, вдруг перспектива похода в полицейский участок и рассказа всей этой истории показалась мне в высшей степени интригующей. На периферии моего сознания возникла и еще одна мысль: мне не грозят неприятности, потому что завтра я переезжаю на Манхэттен.
Таким образом, я оказался там, пройдя следом за Игги между двумя зелеными шарами, от которых все еще веяло неясной угрозой, там – в полицейском участке. Внутри был высокий стол, похожий на кафедру судьи, за которым сидел седой мужчина и писал, а рядом стоял другой стол, за которым сидел очень толстый полицейский в форме и читал журнал. Когда мы подошли, он отложил журнал и посмотрел на нас, подняв брови.
– Да, – сказал он, – так что же случилось? Я мысленно репетировал свое сообщение о том, что видел на поле для гольфа. Однако мне не представилось шанса произнести речь. Игги начал так энергично, что не было возможности вставить хоть единое слово. Толстый полицейский слушал с недоумением, пощипывая нижнюю губу большим и указательным пальцами. Потом он взглянул на того, другого за высоким столом, и сказал:
– Эй, сержант, здесь двое ребят рассказывают, что они видели избиение на Дайкерских высотах, хотите послушать?
Сержант и не взглянул на нас, он продолжал писать.
Зачем? – спросил он. – У вас что, с ушами плохо?
Толстый снова сел на свой стул и улыбнулся:
– Ну, не знаю, но мне послышалось, что парень по имени Роуз замешан здесь.
Сержант вдруг бросил писать.
– Что такое? – спросил он.
– Парень по имени Роуз, – повторил толстый, казалось, он очень доволен собой. – Ты знаешь еще какого-нибудь Роуза, у кого есть большой серый “паккард”?
Сержант кивнул нам головой, чтобы мы подошли к его столу.
– Ну давай, детка, – обратился он к Игги, – так что нас беспокоит?
Так Игги повторил все снова, и, когда он закончил, сержант только сидел и смотрел на него, постукивая ручкой по столу. Он смотрел на него так долго и стучал ручкой так равномерно – так, так, так, – что моя кожа начала сползать. Я не удивился, когда он наконец сказал Игги твердым голосом:
– Ты славный, умный мальчик.
– Что вы имеете в виду? – ответил Игги. – Я видел все это. – Он указал на меня:
– Он тоже видел. Он подтвердит.
Я приготовился к худшему, но затем с облегчением заметил, что сержант не обращает на меня внимания. Он указал кивком на Игги и сказал:
– Обо всем здесь сказанном, малыш, одно я тебе скажу: у тебя слишком огромный рот для такого маленького мальчика. У тебя что, нет других развлечений, кроме как втягивать других в неприятности?
Вот тогда-то, подумал я, и надо было убираться восвояси, и если я когда-нибудь получал доказательства того, что лучше не вмешиваться в дела взрослых, так это именно в тот момент. Но Игги не шевельнулся. Он был силен в споре. Он умел отказаться от своих резонов, когда он был не прав, но в тот раз он чувствовал свою правоту, его убежденность подогревало попрание нравственности.