— Не надо...
— Убит!..
Ее молодая душа переполнена была скорбью и отчаяньем. И она не могла справиться ни со скорбью, ни с отчаяньем. Она плакала, и чем больше плакала, тем острее и больнее доходила до ее сознания ее утрата.
Ее молодая душа не видела, не принимала утешений. Но под вздрагивающей рукой подруги плакать ей было легче.
— Я чувствовала, я чувствовала... — с упреком самой себе твердила она, ломая руки. — Я чувствовала, что с ним неладно... Ах, почему я не ухватилась за него, почему не была с ним все время!..
И, пораженная воспоминанием о последней встрече с братом, она с новой силой предалась отчаянью.
— Папа!.. Что будет с папой?!
Солнце продолжало играть на льдинках окон, на полу. Солнце тронуло выбившиеся пряди волос на галиной голове.
Солнце светило не по-зимнему радостно и светло...
В карточной комнате общественного собрания не все столы были заняты. Но за теми, где шла игра, было шумно и оживленно. Оживление это шло не столько от азартной игры, сколько от разговоров по поводу всяких происшествий, случившихся в городе в последние дни. Много говорили о недавно полученных подробных сведениях о беспорядках в Москве. На все лады обсуждали и местные дела, осторожно и вскользь упоминая о покушении на Келлера-Загорянского и о четырех повешенных. Наибольшей страстности и жара достигали разговоры, как только речь заходила о выборах в государственную думу. В эти дни понемногу принялись за составление списков избирателей, и в общественном собрании сильнее разгорались страсти вокруг того, кто же попадет в думу.
Завсегдатаи общественного собрания разделились на две партии. Одни выдвигали в кандидаты Чепурного и ему подобных, другие отстаивали Суконникова-младшего.
Суконников-младший набрался откуда-то задору и прыти и ходил в лидерах вновь организовавшегося «Союза 17 октября».
— Мы, — гордо и напыщенно заявлял он, — стоим за манифест. Как государь император даровал населению свободы, то, значит, это его высочайшая воля, и следует ее исполнять... Только уж, извините, никаких там вольностей! Не свыше меры и без шуму!..
Когда Суконников-старший ворчал на сына и требовал, чтобы он работал на «Союз русского народа», Суконников-младший почтительно, но твердо протестовал:
— Папаша, вникните в дух времени! Если сильно круто брать, то пользы образуется мало... При том же различия в нас очень мало. Одна видимость, папаша!..
— Чего ты тут собираешь?! — бушевал Суконников-старший. — Тут вот вроде умаления самодержавной власти, дума эта самая и все такое, а мы супротив умаления! Постоим за самодержавие и за батюшку-царя!..
— Так, ведь, то посудите, папаша, государь-император самолично даровал насчет свобод и государственной думы...
— Не признаю!.. Обошли его! Обман!..
Суконников-старший попрежнему окружен был своей компанией: Созонтовым, Трапезниковым, Васильевым. Он все чаще и чаще ездил к архимандриту. Он принят был в эти дни даже самим губернатором, который, мямля и жуя губами, приветливо сказал ему что-то про истинный патриотизм промышленников и торгового класса. Старик заважничал и дома ходил, выпятив грудь и произнося новые, какие-то непонятные старухе Аксинье Анисимовне слова. Он, избегавший общественного собрания, однажды пришел туда в сопровождении Созонтова и тоже принял участие в спорах на современные темы. Но он был грубее, непосредственнее и откровеннее других и потому прямо заговорил о том, чего другие избегали касаться.
— Насчет порядку вот вы тут толкуете... — вмешался он в чей-то разговор. — По-моему, самое лучшее средство вот то самое, которое его сиятельство употребляют. Военно-полевым, в двадцать четыре часа! И болтайся на веревке!.. А то распущенность какая, избави господь!..
С ним не стали спорить и осторожно оглядели его.
Подстрекаемый этим молчанием, он повысил голос и с недоброй усмешкой продолжал:
— И первее всего надо бы тех, кто подстрекает... Краснобаев разных, адвокатов... Вот доктора этого, поляка, в замок взяли. Правильно! И еще правильней было бы, чтоб и других которых. Да по военному положению! Да в двадцать четыре часа!..
Кто-то осторожно вставил:
— Этак, Петр Никифорович, не долго пол-России в тюрьму да под военно-полевой суд...
— А ежли враги?! — грохнул Суконников-старший кулаком по столу. — Отечеству-престолу враги?! Церкви!.. Ежели всему святому враги, так и пол-России изничтожить можно!.. Но, — ехидно осклабился он, — но уповаю, что окромя изменников, да жидов, да полячишек и иных инородцев в эту половину никто не попадет... Уповаю!