У Натансона появилась слабая улыбка. Он быстро взглянул на Галю и, волнуясь от смущения, сказал:
— Ну и что ж, если посадили бы? Вот Галина Алексеевна ведь сидела — и ничего... — И вспомнив о чем-то, что все время неотвязно вертелось у него в голове, он уже смелее обратился в Гале: — А как у вас голова?.. После нагайки не болит?
— Нет, — покачала Галя головой, — все обошлось хорошо...
Посетители посидели еще недолго, поговорили о разных мелочах, придвинули больному принесенные гостинцы, немного замялись, когда разговаривать стало не о чем и, наконец, решились уйти. Натансон снова заволновался, когда Галя подала ему на прощанье руку. Облизнув пересохшие губы, он хотел что-то сказать девушке, но промолчал. И только долго следил загоревшимися глазами за тем, как она уходила из палаты, как скрылась за дверью. Потом вздохнул, подхватил принесенные ею цветы и прижал их к лицу.
На улице, прежде чем расстаться с Галей, которой надо было итти в другую сторону, Гликерия Степановна глубокомысленно заметила:
— Замечательно во-время этот манифест! Сколько людей сидело бы по тюрьмам и страдало!.. Бронислав Семенович от всякой политики так далек был, а если бы не переворот, так втянули бы его, неизвестно чем и кончилось бы!.. До свиданья, голубушка! Заходите!
Емельянов шел по многочисленным путям, обходил стрелки, подлезал под вагоны. Он пробирался к железнодорожному депо. У него было неотложное дело к группе слесарей. Движение по линии начинало понемногу налаживаться, воинские эшелоны с Востока проходили беспрерывно, но станции были забиты составами, а в мастерских и депо накопилось много неисправных и выбывших из строя паровозов и вагонов. Слесари, которых разыскивал Емельянов, должны были находиться в цеху на работе, но являться прямо к ним он не хотел, и было у него с ними условлено, что в обеденный перерыв он найдет их в условленном месте, неподалеку от главного корпуса депо.
Возле деревянного барака с заплеванным, грязным крыльцом и захватанными ободранными дверьми Емельянов приостановился. Это место было ему хорошо знакомо, и он знал, что в бараке он встретит знакомого сторожа. Но на всякий случай он вошел не сразу. И только когда убедился, что поблизости нет никого подозрительного, смело вошел в барак.
Лохматый, выпачканный в саже и угле старик, возившийся возле печки, оглянулся на вошедшего и радушно протянул:
— Михайлыч, ты? Ну, заходи!
— Я, Федот Николаич. Здорово! Ребята еще не приходили?
— Придут. Того и гляди нагрянут. Садись к теплу, рассказывай.
Емельянов присел на скамейку возле печки и протянул руки к огню.
— Зазяб? — осведомился сторож. — Скажи на милость, похолодало. Все держалось тепло, снегу не было, а с третьегодни ударило морозом. Прогреть помещенье не могу. Топлю, топлю...
Пошуровав в печке, сторож что-то вспомнил.
— Вот еще, совсем было забыл. Жандарм тут как-то приходил...
— Жандарм? — встрепенулся Емельянов. — Зачем?
— В том-то и штука,, что без никакого делу. Вроде обогреться. Ну, калякал. То, се. Я, грит, теперь человек вольный и работы у меня, вроде, никакой, потому, свобода. Народу, грит, свобода царем дадена и начальству оттого облегчение большое вышло...
— Сволочь он, видать, большая жандарм этот!
— Шкура известная! — согласился старик. — Пел он, пел, а мне его песни знакомы.
— Ни о ком не расспрашивал?
— Нет. Все больше с подходцем. Бросать, грит, службу хочу. А я ему: почему же, если облегчение. А он: беспокойство!.. Подыгрывался ко мне и щупал. А я щупанный! Меня не прощупаешь!.. — сторож рассмеялся. Рассмеялся и Емельянов.
— Щупанный ты, значит?
— Со всех сторон!..
Разговор прекратился, потому что пришли те, кого дожидался Емельянов.
Вошло сразу трое. Самый младший весело тряхнул руку Емельянова. Остальные поздоровались с ним более сдержанно.
— Как дела? — спросил младший.
— Дела неплохи. В городе профессиональные союзы организуются, работенка кипит. Даже половые из ресторанов и трактиров союз официантов устроили.
— Видал ты! — удивились пришедшие. — Всех, значит, пробрало!
— До всех дошло! — тряхнул головой сторож. — Намедни лавочник Ковалев меня в какой-то тоже союз звал. Вступай, грит, Федот Николаич, за правое дело стоять будешь!
Все рассмеялись. Емельянов подмигнул сторожу:
— Вступил?
— Как же! Стану я со всякой сволочью компанию водить!.. Ковалев, хоть он и прибедняется, а форменный мироед...
— Ну, ладно, — озабоченно перебил один из пришедших, — чорт с ним, с лавочником! Давай, товарищ Емельянов, выкладывай, что надо.