Она сидела возле Витька два часа, просматривая его воспоминания и впечатления о жизни в детдоме и припятских лесах. Она как бы доставала с полки эпизод за эпизодом, просматривала их — и клала обратно, временами кое-что добавляя. Воспоминания почти не менялись, события и действующие лица оставались прежними. Менялось освещение. Добавлялось иное видение: сочувственная, но чуть более критичная и мудрая точка зрения человека, прожившего на свете немного дольше и видящего ситуацию со стороны.
Багровое солнце уже скрылось за лесом, когда Рубцова вышла из палатки, позвала Виталия, вручила ему фонарик, и они после этого долго бродили по лесу и лужайке у болота, отыскивая травы, отваром из которых Лесник когда-то выводил Ирину из наркозависимости. Это было давно, так давно — кажется, что в другой жизни.
Проснувшись, Витек не сразу поверил, что наконец-то проснулся полностью, по-настоящему. Напоследок ему пригрезился знакомый глюк с многократным пробуждением: просыпаешься, встаешь, идешь куда-то, общаешься с кем-то, но в окружающем мире с каждой минутой нарастают оттенки какой-то нереальности, недействительности и когда это жутковатое чувство становится нестерпимым, ты просыпаешься снова — и все повторяется опять. И так много раз.
Но теперь ему было на что опереться: когда он с трудом поднялся и сел, осматривая незнакомое помещение, он встретился взглядом с женщиной, сидевшей напротив. Витек сразу понял, что она настоящая. И хорошая. У нее были такие добрые глаза, одновременно мудрые и по-детски наивные. А еще ему сразу показалось, что ой ее где-то раньше встречал.
— Проснулся, Витек? — улыбнулась женщина. Она была очень молодая и такая красивая, что парнишка сразу смутился. А женщина протянула ему большую фарфоровую кружку и сказала: — Попей, ты наверняка хочешь пить. Так всегда бывает после долгого сна. А ты очень долго спал. Пей, это очень хороший чай, с травами.
Витек сделал несколько глотков. Чай был несладкий, но очень вкусный и ароматный, немного терпкий. Он был довольно горячим, но в меру, настолько, чтобы не обжечься.
— Где я? — спросил Витек, озираясь. Они сидели в каком-то фургончике, оборудованном как купе вагона, на обтянутых искусственной кожей нарах.
— У друзей, — улыбнулась женщина. На этот раз улыбка получилась грустной. — Только ты почему-то считал нас своими врагами. Надеюсь, ты понимаешь, что это недоразумение? Ошибка?
Витек начал кое-что понимать. Страшная, необычная усталость после того, как они несколько часов держали в осаде спецназ. Потом — провал, долгие лабиринты мрачных снов. Его взяли сонного. Он в плену.
Почему-то эта мысль не испугала его. Даже, кажется, доставила некоторое облегчение: «ну вот наконец и все». Колесник обойдется без него.
— Что со мной сделают? — спросил он без особого интереса.
Женщина удивленно расширила глаза, пожала плечами:
— Как это — что сделают? С тобой будет только то, что ты сам с собой сделаешь. Ты должен сам сделать выбор.
— Между чем и чем?
— Как обычно. Между своей и чужой волей, — она помолчала. — Ты знаешь, я тоже росла без родителей...
Витек встретился с ней глазами — и вдруг понял и почувствовал, что она не врет, что у них на самом деле очень много общего. Что именно поэтому ей можно доверять. Как-то одновременно в глазах у обоих появились слезы...
— В какой-то момент я осталась совсем одна, — сказала женщина. — Хотела умереть. А вместо этого — нашла учителя и наставника. Но только у меня был очень хороший наставник. Мне повезло. Ты ни в чем не виноват. Просто тебе немножко не повезло, в том числе с наставником. Подумай сам — и ты поймешь. Не буду мешать.
Она вышла из машины, оставив его одного. Витек выглянул наружу. Если его и сторожили, то это делалось незаметно. Но ему не хотелось бежать в лес, хотя... оставаться здесь? Будущее, которое ждало его с этими людьми, его страшило. Больше всего ему хотелось опять уснуть и ни о чем не думать. Но уснуть Витек уже не мог, и его уделом на ближайшие часы стали нелегкие, тревожные думы о том, как же ему теперь быть...
Виталий и Ирина встретились возле штабной палатки.
— Фамилия наставника — Колесник. Свою бредовую теорию он называет биолектикой, — внешность Колесника Рубцова еще раньше показывала коллегам с помощью астома.
— Своя ли теория? — подумав, возразил Виталий. — Постулаты биолектики мы обсуждать не будем. А вот диалектика истории учит нас, что создатель теории и практик-реализатор — это, чаще всего, разные люди. Очень разные. Маркс и Ленин, например. Кропоткин и батька Махно. Пример поближе, из жизни ученых и нашей работы: Осокин и Шаттл. Один создавал средство, способное посылать сигналы в другие галактики, а другой превратил его в оружие. Похоже, надо бы съездить в Минск.