Собаке тоже не на кого было рассчитывать. Однако я помню, что тех, кто хотел ее спасти, было по меньшей мере шестеро. Тех, кто своими призывами, жестами, лихорадочным стихийным собранием на обочине автострады хотел расписаться в бессилии, бесконечном как небо. Я видел двух женщин: одна не захотела даже выйти из машины, в то время как ее спутница, упитанная девица, была явно взволнована. И двух мужчин: какой-то тип в черной водолазке и щуплый водитель грузовика, который вышел из кабины и делал знаки снизить скорость. Вроде бы была еще одна женщина, но я почти не обратил на нее внимания. Отчетливо помню водителя грузовика, это был первый человек, которого я увидел после того, как упал. Я было подумал, что он хотел привлечь ко мне внимание, так как я довольно долго лежал на земле, пребывая в состоянии прострации — настолько сильной была боль в колене. На самом деле, как и все, кто остановился, он заметил собаку.
Почему же я упал? Или скорее, какая таинственная сила поворотила мой взгляд налево, к собаке, бегущей вдоль центральной разделительной насыпи, когда меж нами в отупляющем гуле неслись машины? Обычно я смотрю лишь вперед. Значит, я был готов увидеть собаку, повернуть к ней лицо, руки, руль, что и привело к падению, сколь неожиданному, столь и болезненному. За время моих одиноких поездок я, сам того не сознавая, по-видимому, достиг дна отчаяния, что привело к ухудшению состояния моей психики. Все это происходило постепенно. В тот же вечер, покинув день рождения Серджио, на котором я всем объявил, что потерял работу, я сел на велосипед и отправился на автостраду. Я опьянел от свободы и воздуха, пахнущего дождем, и с тех пор стал ездить каждый день. В первое время, катаясь по ночам, я держался у самого края стоп-линии, предназначенной для машин «скорой помощи» и автомобилей, вышедших из строя. Эти поездки были нужны мне, как алкоголь или наркотик, я ждал момента, когда упоение, поступавшее и кровь с избытком кислорода, сольется с гудением машин и я впаду в странное состояние кайфа в образе этой серой, монотонно прямой и плоской ленты, способной заменить безумную карусель скорбных мыслей, легко и просто заставить их исчезнуть. Вскоре я решил сменить резервную полосу движения на обычную, подобравшись ближе к машинам, проносившимся мимо меня с гудками, которые из-за большой скорости походили скорее на стон. Потом я решил ездить днем, видимо, чтобы меня заметили, остановили, чтобы в случае повторного нарушения — а оно обязательно случилось бы — меня наказала полиция, суды, общество в целом. Этот дополнительный риск обратил терапевтический характер моего приключения в политический акт, в вызов, брошенный властям, позволившим построить автостраду, уничтожая тропинки, удобные для велопрогулок, живую изгородь, благоухающую вереницу деревьев; разрешившим отравить воздух и обратить в небытие людское общение, ведь каждый заперся в своей коробке на колесах, которая из всех продуктов современной технологии больше всего напоминает гроб. Этим автомобильным гробам я противопоставлял эфемерное скольжение велосипеда, который приводили в движение мускулы и незатейливое желание мчаться вдоль единственной линии, пусть даже запрещенной для движения, дерзко и рискованно граничащей с обычными полосами движения.