Он догнал Ивана Афанасьевича и приколол ему на пиджак красную гвоздичку. Немного подумав, рядом прицепил георгиевскую ленточку. А поразмыслив еще немного, пристроил на другой стороне значок с символикой какой — то партии, то ли ЛДПР, то ли КПРФ. Нет, кажется, это был значок ЕдРо. Потом по — отечески положил ему руку на плечо и заглянул в глаза.
— Вы бы лучше помогли ему добраться до крыши, — не без задней мысли предложила журналистка.
— Носилки надо, — подсказала медицинская сестра.
— Да вон же, скорая, — Вероника Михайловна кивнула в сторону «таблетки», которая странным образом раскачивалась, хотя водитель не предпринимал совершенно никаких действий, а только равнодушно листал журнал с голыми женщинами на обложке.
И только Геннадий знал, почему машина раскачивается — он видел, как молодой санитар, выбравшись из салона, похитил с переднего места молодую фельдшерицу и утащил ее к себе и задернул белые шторки.
— Не надо никаких скорых! — запротестовал Петр Алексеевич. — Я сам доведу товарища до края. Я, быть может, тоже… того… не хочу больше так..
Пыхтя от напряжения, старший дома помог Ивану Афанасьевичу подняться до пятого этажа, подсадил его на чердачную лестницу, довел до крыши. Там, ступая мелкими — мелкими шажками, они спустились по скату и замерли у края.
— Граждане! — закричал в мегафон несгибаемый командир отряда омоновцев. — Отойдите дальше от стены дома, чтобы не попасть под тело!.. Бабушка! Вы, вы, да… Я кому сказал отойти дальше!
— Окно! — взвизгнула медсестра, указуя давешним пальцем на окно в третьем этаже, которое снова было открыто.
Женщина с испуганным лицом, выглядывавшая из оконного проема, немедленно захлопнула створки.
— Снимаешь? — молодая журналистка строго оглянулась на оператора.
— Угу, — отозвался тот, лихорадочно жуя спичку.
Из салона «таблетки» послышались девичьи стоны, громкость которых все нарастала вместе с амплитудой раскачивания салона. Водитель как ни в чем не бывало сидел на своем месте и отрешенно читал газету с портретами политиков на развороте. Судя по его лицу, ему было глубоко плевать на портреты и вообще на все, кроме спортивной колонки.
— Они там ебутся, что ли? — предположил мальчик под сиренью.
Сидящий рядом Геннадий врезал ему подзатыльника, не сильного, а так — для порядку.
— Ты чего материшься, шпана! — прикрикнул он строго. — Не ебутся, а трахаются! Повтори.
— Ебатрахаются, — скривился мальчик, сначала на всякий случай отодвинувшись.
— Товарищи! — возгласил с крыши Петр Алексеевич, одной рукой обнимая Ивана Афанасьевича, а другую простирая к толпе, стоящей внизу. — Товарищи! Соратники! Мы собрались здесь сегодня, чтобы выразить наш протест…
Дальнейших его слов не было слышно, потому что во двор, гудя сиреной и рыча двигателями въехали две машины: одна со спасателями, другая — с надписью «КАТО», несущая на себе огромный подъемный кран.
— А кран — то зачем? — синхронно удивились супруги Киреевы из тридцать четвертого.
— Снимать будут, наверно, — предположила Вероника Михайловна.
— Так уже снимают же, дура, — кивнул Геннадий на девушку с микрофоном, которая как раз пыталась взять интервью у лейтенанта Лиходеенко, но тот не давал.
— … погрязшие в коррупции чиновники, — прорезался сверху голос Петра Алексеевича. — А между тем, народ ведет нищенское существование и вынужден…
— А! — донесся девичий возглас из таблетки. — А! А — а–а! Еби, еби!
— Я же говорил — ебутся, — недовольно проворчал мальчик, косясь на Геннадия, и передразнил: трахаются, трахаются.
Тот смущенно крякнул и покачал головой.
— Ура, товарищи! — завершил свою речь старший дома и бурно зааплодировал.
Отпущенный им при этом Иван Афанасьевич зашипел от боли в ноге и рухнул вниз.
«Странно все как — то, — думал он, устремляясь к земле, влекомый и ускоряемый ее любвеобильной силой тяготения. — Как во сне. Может, я сплю?..»
Он хотел еще что — то подумать, но в этот момент ударился о грунт…
Он пришел в себя оттого, что на лоб ему упали первые, тепло — прозрачные капли дождя.
— Живой, — безразлично произнес мальчик под сиренью.
— Снял? — обратилась девушка — корреспондент к оператору.
— Ага, — довольно кивнул тот.
— Кто снял! — возмутился Геннадий. — Он же сам оттуда прыгнул. Десантура, епт!
Боль в груди была так сильна, что Иван Афанасьевич не мог ни вдохнуть ни выдохнуть и только разевал рот, как пресловутая щука, которую все подозревают в пении, меж тем, как она элементарно задыхается, как сейчас задыхался несчастный самоубийца. Наверняка, пара — тройка ребер были сломаны и требовали срочной госпитализации.