Мужичок снова наполнил бокалы.
— Я не гость, — сказал он. — Не смотрите на меня, как на гостя, Рафаэлла.
И слегка, совсем невзначай, коснулся ее руки.
— Мы не всегда говорим одно и то же, — сказал Тито. — Мы просто подводим итоги. «Сердце: в глубокой заморозке; сложены: на славу».
— Текст для объявления о знакомстве, — пояснил я.
Теперь я тоже уронил на пол свои приборы. Наклонился их поднять и прошептал:
— Теперь он еще и руку положил ей на ногу.
— На платье или прямо на голую ногу? — спросил Тито.
— На голую ногу, — шепотом ответил я, — у нее платье совсем задралось.
— Черт побери, — прошипел Тито, — это уж совсем ни в какие ворота, и прямо во время ужина! Какой пошляк!
— Вы не должны задираться, — сказала Рафаэлла. — Эвальд очень смешной.
Тито побледнел. Он всегда бледнеет, когда злится, но замечают это лишь те люди, которые хорошо его знают.
— Вот это славно! Тогда расскажите нам что-нибудь смешное.
— Ах, — застеснялся персонаж, — я вовсе не такой уж смешной, ваша мама преувеличивает. Хотя должен сказать, что, когда мы вместе, мы много смеемся, правда ведь, Рафаэлла?
Она кивнула и сказала:
— Я давно так не смеялась.
— Блаженны те, кто смеются, — пробормотал я.
— Поль, одернула Рафаэлла, — ну хватит, надоело! Эвальд не намного вас старше, ему всего двадцать шесть.
— А мне восемнадцать, — сказал я, — и я еще понемногу расту, предупреждаю заранее.
— Без них я бы тут не выжила, — сказала Рафаэлла, — но порой они приводят меня в отчаяние.
— Так я же понимаю, — сказал мужичок, — я все понимаю! Я сам был точно таким же.
Тут терпение у Тито лопнуло.
— Что вы этим хотите сказать? Что это означает, что вы сами были точно таким же? Какие мы, по-вашему?
Мужик задумался. Мы загнали его в угол. Он вылил остатки из бутылки.
— Ну, положим, вы сердитые.
— Никакие мы не сердитые! — отрезал Тито.
— Значит, вы не сердитые?
Ему явно не было до нас дела. Его интересовало колено Рафаэллы и, скорей всего, ее бедро.
Тито встал и промолвил:
— Как бы ваше сердце не протухло в размороженном виде!
А я добавил:
— Не то не успеете оглянуться, как мы превратим его в корм для рыб.
И с этими словами мы вышли из дому и отправились на детскую площадку.
— Теперь они будут целоваться, — сказал Тито.
— У нее совсем беда с головой, — сказал я, — иначе она бы до этого не дошла.
Так мы и сидели. Курили и подкидывали камешки, пока не убедились, что Эвальд Станислас Криг убрался наконец из нашей квартиры.
Как-то раз после урока хорватка спросила:
— Какое самое вкусное блюдо из всех, что вы когда-либо пробовали?
Это были ее первые слова, обращенные к нам с тех самых пор, как она заявила, что мы не должны к ней клеиться.
— М-м-м… — задумался Тито, а я ответил:
— Пицца, а твое?
— Морковный суп, — сказала она, — горшочек морковного супа, который я приготовила сама, с добавлением ванильного сахара и листика мяты.
У нее был очень мечтательный вид, словно она до сих пор чувствовала аромат этого горшочка.
— Мы его никогда не пробовали, — вздохнул Тито, а я предложил всем пойти попить кофе.
Мы привели ее в кафешку Эндрю. Она заказала к кофе яблочный пирог. А мы просто кофе.
— Это будет стоить нам чаевых пяти щедрых клиентов, — прошептал я, а Тито шепнул:
— Придержи язык.
Она управилась с яблочным пирогом меньше чем за пару минут. Нам нечасто приходилось видеть, чтобы кто-то с таким аппетитом поглощал яблочный пирог. Когда она с ним управилась, она даже облизнула с тарелки взбитые сливки, и губы у нее стали белыми.
— Раньше я часто ела взбитые сливки, — сообщила хорватка, — я их обожала.
Ее звали Кристина Андреа, и она говорила, что ни одно из ее имен нельзя сокращать. Что она терпеть не может сокращенные имена и чтобы никто даже не пытался их сократить.
Она вылила в свою чашку весь молочник. Все молоко из молочника растворилось в ее кофе. Кофе буквально переливался через край. Она стала пить, не отрывая чашку от блюдца, и, пока пила, ни на кого не смотрела. Полностью сосредоточилась на кофе. Придерживала чашку обеими руками, а когда в ней ничего уже не осталось, сказала:
— Неплохой был кофе…
— Ты живешь с родителями? — спросил ее Тито.
— Не твое дело, — сказала она, достала из сумки зеркальце и стала подкрашивать губы. Состроила себе в зеркальце несколько гримасок и добавила:
— Ничего страшного, я привыкла.