На следующий день Андрей надел джинсы, завязал шнурки на новых блестящих ботинках Carlo Pasolini, и поверх рубашки в разноцветную полоску надел свой единственный пиджак — зеленого цвета. Образом своим он остался доволен — вполне модный облик. Ирина выпорхнула из подъезда в облегающем черном платье, коротком настолько, что оно едва прикрывало ее попу. Это смелое платье из мягкого материала, похожего на плюш, в наборе с черными туфлями на высоком каблуке очень шло ей. Она была едва заметно, но красиво накрашена. Увидев ее, Андрей остановился на месте — пришлось ненадолго задержаться, так как наступившее возбуждение сковало его движения. Ирина осталась довольна реакцией. «Это лучший комплимент», — заявила она. Путь их лежал на «Чистые пруды», выйдя из метро, пошли по закоулкам старой Москвы, пока наконец не добрались до подвала, над которым красовалась вывеска, сообщавшая, что здесь находится какой-то, то ли «молодежный», то ли «экспериментальный», то ли и то и другое одновременно, театр. Андрей не успел прочитать вывеску. Зал был небольшой, душный. Мирошкин пожалел тогда, что напялил на себя пиджак. На простых стульях, расставленных в несколько рядов, разместилось человек пятьдесят зрителей. У входа каждый из них получил лист бумаги, озаглавленный «Муха-цокотуха». «Вот это — Линда», — Ирина обратила внимание Андрея на высокую плоскую блондинку, с лицом фотомодели, правда, несколько истасканным, которая стояла у сцены рядом с маленьким мужчиной лет пятидесяти, похожим на жабу. Оба курили, как бы демонстрируя, что театр, и вправду и «молодежный», и «экспериментальный». «Это ее гражданский муж», — продолжала давать пояснения Ирина. Линда, в общем, оказалась такой, какой ее себе и представлял Андрей. Про подобных девушек Ольга Михайловна Мирошкина обычно говорила: «Пробы ставить негде». Линда, обратив большие пустые голубые глаза на Лаврову, помахала ей рукой: «Кошка, привет!» Затем с некоторым любопытством она рассмотрела Андрея, что-то сказала своему «мужу», после чего тот посмотрел как бы сквозь Ирину и Андрея и кивнул им. К облегчению Андрея, на этом их общение закончилось.
— Почему ты — Кошка? — поинтересовался он у Лавровой.
— А это мое школьное прозвище, — ответила она. Андрею ее прозвище совсем не понравилось, было в нем что-то пошлое и развратное. Он хотел было еще позадавать Ирине вопросы о том, как она стала Кошкой, но девушка устремилась к стульям.
Когда они сели на отведенные места, Андрей развернул полученный листок. Это не была программа спектакля, то были мысли режиссера о его постановке, своеобразное пояснение, за подписью «Ю. Наумов». На листе были и рассуждения о тексте и подтексте бессмертного произведения Чуковского, давались определения персонажам, пояснялось, что именно эта постановка позволяет понять «скрытый смысл, заложенный в гениальной антикоммунистической «Мухе-цокотухе».
В зале погас свет, и зрители услышали громкий звук катящейся монеты, которая наконец упала и зазвенела. Свет зажегся. Послышалась тягучая мелодия, оставлявшая гнетущее впечатление. На сцене показалась похожая на Линду блондинка, одетая в белое платье. Впрочем, слово «одетая» в данном случае было неуместно. Верхняя часть платья представляла собой сходившийся к талии конус, из широкой части которого выглядывали груди девушки, вернее — учитывая их размер — соски. На бедрах у нее была закреплена юбка, напоминавшая то ли балетную пачку, то ли широкой абажур от торшера, ниже которой виднелись тощие бледные ноги, одетые в чулки, прикрепленные на резинках к поясу. Девушка изгибалась во все стороны, стараясь с разных ракурсов показать зрителям свои мощи и нижнее бельишко из секс-шопа. В руках блондинка держала два поводка, на которых она провела по сцене пузатых, покрытых шерстью мужичков, одетых в кожаные штаны на помочах и тяжелые ботинки. Оба были с голым торсом, зато их лица скрывались под кожаными мешками с прорезями для глаз и рта. Прорези для рта закрывались на молнию. Вероятно, все, что было надето на этой троице, и представляло собой плод фантазии Линды, о чем говорила Ирина. Девица спустила пару в мешках с поводков. Они промаршировали по сцене в направлении зрителей и, оказавшись на переднем плане, синхронно расстегнули молнии на ртах, а затем сообщили: