Обливаясь потом, она сжимала в руках журнал. Лучше бы пистолет, вдоль бедра, чуть-чуть за спину, но если синьора Маркини его увидит, то ни за что не откроет дверь. А если увидит он, Грации конец.
– Да? Кто там?
Грация увидела синьору, застывшую на пороге, в конце дорожки, и помахала журналом. Подергала запертую калитку.
– Здравствуйте. Витторио дома?
Он никогда не ставил машину перед особнячком. Всегда оставлял ее позади, на другой улице, и шел пешком по тропинке, отделявшей его дом от городского сада. Безо всякой особой причины – не из соображений безопасности, не по привычке тайного агента. Просто потому, что улица Вагнера всегда была забита под завязку, и если не ставить машину в гараж, удобнее припарковать ее тут. Когда он услышал голос, оставалось пройти больше половины тропинки, и от входа в собственный дом его отделяла густая живая изгородь.
– Здравствуйте. Витторио дома?
Синьора подняла руку, прикрывая глаза: редкие солнечные лучи слепили, отражаясь от яркой листвы. Странная, слишком долгая осень, и зима никак не решится прийти; выдались, правда, один-два холодных дня, почти как в январе. Но так оно и лучше, ради бога, пусть погода подольше постоит.
– Нет, он в командировке. Кто его спрашивает?
– Знакомая, по работе. Я должна передать ему это…
Витторио прошел дальше, но свернул не направо, к дому, а налево, в парк. Повернулся спиной к дороге, стал искать подходящее дерево, чтобы спрятаться за ним. Нагнулся, вроде затем, чтобы завязать шнурок, и оттуда, встав на одно колено в траву, принялся наблюдать за домом.
Смуглая девчонка, невысокая, в оливковой куртке, с журналом в руке.
«Я ее не знаю», – подумал он.
– Знакомая, по работе. Я должна передать ему это…
Грация опять помахала журналом, снова толкнулась в калитку из нержавеющего металла. Синьора отступила назад, к двери, высоко поднимая ноги, чтобы не свалились матерчатые шлепанцы. Пошарила за косяком, и замок на калитке щелкнул, открываясь.
Мама Витторио, одетая по-домашнему, в синем свитере, купленном на распродаже, с вышитым спереди блестящим сердечком, в одном только свитере, обычно она надевает еще и пиджак, но сегодня ей жарко, она гладила, – дожидается Грацию в дверях, улыбаясь, полная любопытства.
– Так кто же вы, прелестное дитя? – спросила она, когда Грация подошла поближе.
Довольная, потому что на чисто вымытое личико хорошенькой молодой девушки всегда приятно смотреть, но и настороженная: у Витторио уже есть невеста, у него с Аннализой серьезные отношения, тут нужно держать ухо востро.
– Вашего сына точно нет дома?
Он подумал: это еще ничего не значит.
Это может быть все, что угодно. Подписка на специальный журнал. Часы, ювелирные изделия. Квитанции на оплату купленных в рассрочку вещей. Профсоюзные взносы.
Он всмотрелся в девушку, которая стояла рядом с его матерью. Кроссовки, джинсы, зауженные у щиколотки. Бесформенная, слишком широкая куртка. Внимание: девушка кажется толще, чем можно подумать, судя по ее лицу. Это еще ничего не значит: круглый подбородок, средиземноморский тип, маленькая, крепкая. Все возможно. Что-то выглядывает у нее из левого кармана. Кончик черной петельки. Фотоаппарат? Бинокль? Пара перчаток? Все возможно. Пригляделся, как она держит руки. Одна висит вдоль бедра, в ней журналы. Другая – у пояса, сжата в кулак. Нервничает? Нет. Спокойна? Тоже нет. Чуть сдвинула голову, будто бы заглядывает в дом через плечо матери.
Он окинул взглядом улицу. Пустые машины, все знакомые, принадлежащие соседям. Только вот этот фургон на площадке он никогда прежде не видел. Незнакомый фургон. Но ведь он так редко бывает дома.
Он подумал: это еще ничего не значит.
Все зависит от того, что сейчас скажет эта девица. Отдаст ли журнал и попрощается или останется в доме. Зависит от того, что она сейчас скажет.
– Вашего сына точно нет дома?
Мама Витторио выпятила губы и как-то по-собачьи склонила голову набок. Улыбка, сердечная, хоть и настороженная, сделалась удивленной, даже немного испуганной.
– Конечно нет, а в чем дело?
– Я из полиции, синьора. Инспектор Негро. Позвольте войти.
Он подумал: значит, вот оно как.
Он встал и, не выходя из-за дерева, чуть отступил, чтобы лучше видеть. И увидел, как девушка потянула за петельку и вытащила из кармана переносную рацию. Увидел, как она подняла рацию повыше, нажала на кнопку сбоку, и услышал, как она тихо, почти шепотом, произнесла: «Начинаем!» Потом увидел, как девушка, не прикоснувшись к его матери, отмела ее рукою в сторону, можно сказать, прижала к стене.
Он подумал: значит, вот оно как.
Здесь, стоя за деревом, он мог бы вынуть «глок», который был у него с собой в кобуре, встать в позицию, опереться правой рукой о ствол и сжать пистолет обеими руками. Мог бы сделать несколько выстрелов, по прямой, слева направо, сначала в толстого, который уже на середине дорожки, потом – в того, что помоложе, вот он стоит у калитки; потом – в оставшихся двоих. Выше, в голову, или ниже, в ноги; не в туловище, потому что на всех бронежилеты. Три шага вперед, за столбы. Два выстрела в упор, прямо в грудь, тому типу в пиджаке и галстуке, что бежит по улице. Еще один шаг, и разворот на дорожку, ведущую к дому. Выстрел в голову девице в мешковатой куртке, постараться не задеть мать. Потом пулями, которые остались в обойме, прикончить тех, кто лежит на земле.
Но он ни о чем таком даже не подумал.
Он подумал: значит, вот оно как. Повернулся спиной к дому и длинной дорогой, через парк, направился к той улице, где оставил машину.
Она не понимала, что происходит, и, наверное, так никогда и не поймет. Смотрела, как все эти люди расхаживают по ее дому, и твердила: «Вы насчет оружия? У Витторио есть разрешение, он может носить оружие, он торговый представитель ювелирной фирмы…» – а когда сверху кто-то крикнул: «Доктор, поднимитесь сюда, посмотрите!» – она было тоже хотела подняться, но ее остановила та девушка, что пришла первой:
– Синьора, не покажете ли вы мне какую-нибудь фотографию Витторио? Быть может, это ошибка.
Ну конечно, ну разумеется. Это ошибка. Нужно пойти и показать фотографии, тогда все встанет на свои места.
– Вот здесь Витторио двадцать лет. Правда, красивый юноша? Но у него, знаете ли, уже есть невеста.
Грация взяла фотографию, которую синьора извлекла из обувной коробки. Там их было много, одни навалены кучей, другие стоят стоймя; некоторые черно-белые, с волнистыми краями, какие делали в пятидесятых годах; другие – маленькие, квадратные, выцветшие, с крошечным штампиком на полях: 2 авг. 62, 15 сент. 78. Были и потускневшие полароидные снимки, и семейный альбом.
– Мы не слишком любим фотографироваться, – вроде как извинялась синьора. – Витторио, тот даже выходит из себя, когда кто-то пытается его снять.
Грация взглянула на снимок, который держала в руке. Яркий прямоугольник цветной фотографии, на которой фигуры казались рельефными. Витторио был виден по пояс, его засняли без его ведома, пока он разговаривал с кем-то, но от собеседника осталось лишь черное, не попавшее в фокус пятно руки. Витторио тоже оказался не совсем в фокусе, но его можно было разглядеть. Худощавый юноша с прямым носом и правильными чертами, в общем, даже красивый. Волосы подстрижены очень коротко, в глазах красноватые блики от вспышки, он придерживает рукой подбородок, прижимая палец к губам: похоже, внимательно слушает. Двадцать лет. 1990 год. Это – не взгляд киллера. Грация хорошо знала киллеров, она изучала их фотографии, сама их снимала скрытой камерой, целилась в них из пистолета, смотрела им в глаза, надевая наручники. Это – не взгляд киллера. Во всяком случае, пока.
– А более поздней фотографии у вас нет? – спросила она.
Роясь в коробке, перебирая снимки, синьора вздохнула, покачала головой.
– Ну, вообще-то, Витторио можно было сфотографировать, только застав врасплох, иначе он ни за что не соглашался, под любым предлогом. Он всегда был стеснительным мальчиком, немного замкнутым. Но очень добрым, знаете? У Витторио золотое сердце. Вот прошлогодняя. Для паспорта.