– А как же это так? – растерянно спрашиваю я деда Рожнова, который задумчиво смотрит вдаль бескрайнего царства воды.
– Так экологи же предсказывали потепление. Вот, Петербург утонул, а море продвинулось вглубь материка.
– Как утонул?!
– Да так, как и обещали: по самый шпиль Петропавловки.
– Как?! Мой Петербург! Да как же я без него? Не хочу я моря, верните мне Петербург! – начинаю рыдать я от ужаса и тут же просыпаюсь с вопросом: – Где море?
– Хватит спать! – звенят на сумасшедшем лету стрижи, проносящиеся с бешеной скоростью мимо окон.
В воскресенье мы решили посадить цветы у подъездов. Вскопали залёгшую за зиму землю, сделали клумбы – долго ли умеючи. И началось чистое творчество. Самое замечательное, что к нам примкнула Юлька из первого подъезда: прямо-таки загорелась создать клумбу у себя под окнами. Замечательно потому, что Юлькино участие в таком деле гарантировало нам, что наш труд не будет вытоптан или ещё как-то уничтожен согражданами, которые принципиально не признают даже намёков на культуру бытия.
Юлькин старший брат недавно вернулся из тюряги. Он там бывал уже бессчётное количество раз, а теперь маялся, как бы снова туда попасть на казённый счёт. Ему там нравится. Там есть тюремный двор, где можно бесцельно слоняться с деловым видом среди себе подобных. А ещё – кинотеатр, какого нет даже в нашем городе, хотя и был когда-то. К тому же, на воле надо работать, а с его биографией трудоустроиться нереально. Да он и сам как-то не очень-то тяготеет к труду, как гуманитарий не предрасположен к точным наукам. Из-за этого обстоятельства семнадцатилетнюю Юльку боится даже самая оголтелая местная шпана. Её угроза «я вот своему брательнику пожалуюсь!» звучит для многих страшнее смертного приговора, тем более что «брательник» совершенно не боится и не пытается избежать тюрьмы, а как раз ищет повод снова туда загреметь. Причём надолго.
И всё же Марина кое-где воткнула таблички на палочках «Не ломать!». Вадька Дрыгунов долго эти таблички рассматривал, топтался на месте, словно о чём-то раздумывал, а потом спросил Маринку:
– А чё вы мне сделаете-то, если я тут всё раскурочу?
– Ничего. А чего с тобой надо сделать-то? Эта табличка не для того, что тебе могут, как ты говоришь, что-то сделать, а потому что с цветами-то красивее клумба. Ты как думаешь?
– Закатай ты ему промеж глаз, – посоветовал Юлькин брат, куривший из своего окна на первом этаже. – Могу даже кастет дать для такого дела. Или вон камень возьми. Он только такой язык и понимает, а она тут бисер перед поросем мечет, дура…
– А Ма-рин-ка ду-у-ура! А Ма-рин-ка ду-у-ура! – заорал вдруг тридцатилетний Вадька, как обычно дразнят друг друга очень маленькие дети, и побежал куда-то в сторону, идиотски оглядываясь назад, как будто кто-то собирался за ним гнаться.
– Ой, как красиво получилось-то! – ликовала Юлька, когда по бокам клумбы мы высадили рассаду анютиных глазок. – Вот пусть теперь только кто-нибудь рискнёт сломать наш цветник. Я своему брательнику пожалуюсь, он борзоту эту в клумбе похоронит.
Прозвучало это убедительней табличек, поэтому на следующее утро все клумбы у нашего дома были в целости и сохранности. Так же их никто не тронул днём, и когда я шла вечером от станции с поезда, они показались мне такими красивыми, что я даже села на скамейку у своего подъезда, чтобы полюбоваться на результат труда, в который тоже внесла лепту.
Там уже сидела бабка Валерьяновна, дышала свежим воздухом перед сном. Днём наконец-то прошёл долгожданный дождь, освежил землю, смыл пыль и золу, поэтому стало легче дышать. Хотя запах гари ещё чувствовался при каждом вдохе.