Лента казалась бесконечной – сотни, тысячи картинок, каждая новая ярче и дерзее предыдущей. В центре почти всех – лицо Сергея Платонова и морда Белой Акулы. Контраст бросался в глаза: спокойная уверенность против растерянности, выраженной в широко раскрытых глазах и неловко сжатых губах. Под картинками пестрели подписи, звучавшие то как издёвка, то как газетный заголовок:
"День, когда Белую Акулу проглотила касатка"
"Сергей Платонов: "Буду соревноваться вкусом черного!"
Белая Акула: "Эй, не говори так…""
На другой картинке – замершие глаза Акулы и жирная надпись: "White Privilege.exe перестал работать".
Дальше – коллаж: Белая Акула с красными пальцами лихорадочно вбивает запрос в Google: "Как белым людям говорить о проблемах черных?".
Чуть ниже – пародия на отказ банковской карты: "Белая привилегия Акулы отклонена".
И это только малая часть – интернет рожал мемы со скоростью заводского конвейера. Каждый новый лайк и репост поднимал волну ещё выше.
Смех рвался наружу – уголки губ дрогнули, но удержались, лишь глаза засияли. Всё шло именно так, как задумывалось. Цель ведь была не только в споре – куда важнее было, чтобы имя Сергея Платонова узнали, запомнили, начали произносить вслух.
И это удалось. Лента новостей, паблики, даже случайные комментарии – везде теперь мелькала его фигура, закреплённая в памяти публики как "тот самый русский, который поставил на место Белую Акулу".
Конечно, дело было не в мастерстве диспута. Оружием стала сама тема – острая, болезненная, не дающая оппоненту ни одного безопасного шага. И именно поэтому эффект оказался сильнее всяких слов.
Быть "талантливым новичком" – это хорошо. Но быть "русским, который проучил белого господина" – куда громче, куда заметнее. Нужный образ закрепился намертво.
Пока пальцы листали экран, над ухом раздался спокойный голос Уитмера:
– Что-то не так?
Глаза всё ещё ловили новые картинки, новые смешки, а в груди жило странное чувство – смесь сладкого триумфа и горечи от понимания, что всё это лишь часть большой игры.
Экран погас с лёгким щелчком, и в воздухе будто стало просторнее. Уголки губ дрогнули в тени довольной улыбки – всё шло именно так, как задумывалось. Но то был лишь разогрев, лёгкий удар в корпус. Настоящий нокаут ждал впереди.
– Готов? – вопрос прозвучал мягко, но с внутренним напряжением, как натянутая струна.
Уитмер кивнул, подбородок упрямо поднялся. Теперь настала его очередь выйти на свет.
***
На следующий день после эфира, когда пыль ещё не успела осесть, генеральный директор "Эпикуры" впервые разомкнул губы. Слова прозвучали спокойно, но в них чувствовался внутренний надлом:
– Да, всё, что было сказано в эфире, правда.
Этим признанием он подтвердил все утверждения Сергея Платонова. Голос не дрогнул, когда он заговорил о задуманном: вырастить бренд, вобравший в себя культуру и вкус чернокожего сообщества, превратить его в национальную сеть.
Но за признанием последовало оправдание – боязнь быть неправильно понятыми, страх, что искренние намерения превратят в повод для упрёков. Слова звучали тяжело, а затем последило извинение, простое и прямое, без вычурности:
– Прошу прощения за беспокойство, которое причинил людям.
После паузы Уитмер раскрыл историю покупки "Double Crab House".
Он говорил медленно, будто заново переживал детство. О матери-одиночке, которая тянула семью на мизерную зарплату. О скитаниях по домам родственников и друзей после того, как они потеряли крышу над головой.
– Могла ли тогда наша семья позволить себе ужин в 'Harbor Lobster' за тридцать–сорок долларов? Конечно, нет. Но иногда мы всё же выбирались куда-то поесть. Для ребёнка это было как праздник, как подарок на день рождения.
Голос дрогнул, в глазах блеснула влага, но Уитмер продолжал. Именно это воспоминание подтолкнуло его однажды создать ресторанную сеть, куда смогут приходить даже те, кому жизнь досталась с изнанки. Так он и наткнулся на "Double Crab House".
Заледеневшее напряжение в эфире сменилось теплом, когда он пообещал:
– Double Crab House станет местом, где найдётся радость для каждого – особенно для тех, кому труднее всего.
В тот момент бренд перестал быть просто сетью ресторанов – он стал символом поддержки и надежды.
А затем последовал удар, от которого публика ахнула: