V
Когда он с вокзала приехал домой, его сразу поразило какое-то запустение. Точно не одна тётка Варвара Павловна умерла, а вымер весь дом. Ворота были отворены. Цепная старая собака сидела у будки, смотрела на него, но не лаяла. Окна были закрыты. Даже сад не шелестел своей листвой, и деревья стояли неподвижные, словно написанные на декорации. В гостиной все картины были завешены. Лакей сказал, что тётушка у себя. Тётушка сидела в зелёных креслах, с которыми давно, с первого детства был знаком Анатолий и которые он ненавидел не менее тёток за их неизменчивое постоянство. Тётка при его входе встала, и пока он, напуская на себя скорбь, целовал её морщинистые сухие ручки, она поцеловала его в висок и в пробор. Но ему показалось, что в этом поцелуе нет той теплоты, даже горячности, что он ожидал встретить. Глаза Вероники были совершенно сухи и смотрели на племянника жёстко, — да и всё лицо выражало как всегда кислоту.
— Ну, садись, — сказала она, опускаясь в своё кресло. — Признаться сказать, я не знаю, зачем ты приехал?
— Как зачем? Я счёл своим долгом, узнав о случившемся, помочь вам.
— Помочь! Если б ты жил подле Крымского брода или на Воробьёвых горах, — ты мог мне помочь. А раз ты был в Турции, и езды оттуда пять дней, так какая же от тебя помощь? Мне помогла Саша — спасибо ей. Она и ухаживала за Варей последние дни и распоряжаться мне потом помогла, — хорошая, благодарная девушка.
И Вероника, желая показать, какая она хорошая, изобразила на своём лице впечатление вкуса от несвежей устрицы.
— Ну, и Окоёмов мне помог, Венедикт Акинфьевич, — тот конечно, по-родственному всё сумел привести в полный порядок, даже жандармов прислал к выносу.
Окоёмов был двоюродный брат сестёр, старый генерал, с седыми усищами и в чёрном парике. Он всегда обедал у них по воскресеньям, и говорил таким басом, точно играл орган в костёле.
— А тебе не следовало сюда ехать, — продолжала Вероника, сдвигая брови и смотря куда-то в сторону, словно не желая встречаться со взглядом племянника. — Как ты мог бросить невесту и тестя, когда знал, что он на ладан дышит?
— Я считал, что мой долг — быть возле вас, — повторил он.
Она ещё более сморщилась.
— Прежде чем что-нибудь считать, надо было подумать, — наставительно сказала она.
— Я не гимназист, тётя, — обиженным голосом сказал он, — я могу логически мыслить. Мне подсказала моя совесть, что я должен быть здесь, — и я поехал.
Она зорко посмотрела на него.
— У вас ничего не вышло с Наташей? — спросила она.
Анатолий дрогнул.
— Вы получили от неё известие?
— Получила. Телеграмму.
Он опустил глаза.
— Я убедился, что не люблю её, — проговорил он, чувствуя, что против воли краска приливает к щекам.
Тётка даже выронила свой платок.
— Что? Повтори, что ты сказал?
— Я убедился, что не люблю её, что люблю другую, — строго сказал он, как бы призывая тётку к порядку и считая неуместным её волнения.
— Как не любишь? И ты это сказал ей в лицо? У тебя повернулся язык?
— Тётя, будемте говорить хладнокровно. Я отлично понимаю, что честно и бесчестно, что законно и незаконно. Поверьте, я никогда не подведу себя под законную ответственность.
— Да что мне твоя законная ответственность! — воскликнула тётка. — Да неужто ты не понимаешь, что есть ответственность во сто раз большая, чем ответственность пред твоими писаными законами. Нравственная-то ответственность, я думаю, будет побольше.
— Я нравственно считаю себя правым, — сказал он.
— Ты считаешь себя в праве убивать человека?
— Тётя, такие обострённые речи ни к чему доброму не приведут.
— Ты мне ответь на вопрос об убийстве.
— Я никого не убивал.
— А Александра Дмитриевича?
Он побледнел.
— Как, разве… — начал он.
Вероника подала ему телеграмму. Она была от Натальи.
«Передайте Анатолию Павловичу, — прочёл он, — отец умер через два часа после его отъезда. Прощайте».
Он вынул платок и провёл им по лбу. Он почувствовал, как его руки холодеют, как странно прыгает перед ним тёткин чепец и как волнуется вся комната.
— Ты мне должен тут объяснить две вещи, — продолжала она. — Зачем вместо «Анатолию», сказано «Анатолию Павловичу», и затем, что значит это «прощайте» в конце. Значит ты ей сказал прямо: «Я вас не люблю; я за вами ухаживал, но вы мне надоели; я вас бросаю как перчатку». Так или нет?
Анатолий никогда не думал, чтоб тётка могла проявить столько силы и самостоятельности в речах. Её речь ему так напоминала то, что шесть дней тому назад ему говорил на Принцевых островах Александр Дмитриевич.