— Смотреть нечего, — сказал бригадир. — Палатке конец. Считайте, путина закончилась.
— Слава богу! — зевая, проговорил Омельчук.
Дьячков рассмеялся:
— Хорошо вам, чужакам, говорить, а колхозу план нужен.
— Другие бригады наверстают.
— Кстати, за невыполнение плана, минус вычет за палатку, вы получите ноль целых…
Корецкий в волнении даже приподнялся:
— За такие-то мучения? Ну уж извините…
Его хлопнул по плечу Витек:
— Не переживай, дорогой Том, — один будешь ловить, по рыбке, по рыбке…
— Уйду в другую бригаду.
— Так там и ждали! Говорят, меньше кадров — легче руководить. А у нас: меньше в бригаде рыбаков — больше навара каждому.
— Связался я с вами. — зло процедил Корецкий. — Дело не в рыбе.
— Знаем, знаем, в чем дело.
— Да что с вами говорить. Соображенья никакого.
Витек безнадежно махнул рукой, наклонился к задремавшему Савелию и прорычал в ухо:
— На пе-ре-бор-ку-у!
Савелий вздрогнул и механически стал застегивать куртку.
— Во реакция! К концу путины стал настоящим рыбаком.
Бригадир в глубокой и невеселой своей задумчивости проговорил:
— Ладно, ребята. Что-нибудь придумаем. — Он старался придать голосу больше бодрости, но фраза прозвучала устало и грустно.
Ночной ливень преобразил берег. Невозможно было поверить, что все это произошло за одну ночь. Некогда четкий и плавный силуэт ландшафта разорвался глыбами отвалившейся земли с измятым кустарником. Зловеще поблескивали среди провалов и свежих борозд лбы ледяных линз. Однако на удивление персональные палатки остались целыми. Вода окрасилась в буро-желтый цвет. Небо еще хранило тревогу и ярость минувшей ночи, хотя там, за высокой горой Дионисия, уже нарождалось что-то светлое и чистое, будто намек на скорое облегчение.
Невод устоял. Лишь Центральный трос забило водорослями, ветками, корягами, обломками досок. Ближе к «секретке» торчало из воды целое бревно. Еще неизвестно, цела ли сама дель, но в садках рябило, всплескивалось. Значит, есть рыба.
Некогда надежная и уже такая близкая каждому палатка — жилье и крыша рыбаков — превратилась в бесформенную мешанину мокрых брезентовых лоскутьев и сломанных досок.
Парни уныло, точно потерянные, молча бродили среди комьев и глыб вывороченной земли. Слава Фиалетов беспомощно разводил руками:
— А-а… моей палаточки-то нет нигде. Ребята, где она?
Действительно, Славино жилье исчезло бесследно. Очевидно, оно покоилось на дне под общей палаткой.
— Что там у тебя было? — спросил Дьячков.
— Все ерунда. Вот книгу жалко. Про кораблекрушения, Эйдельмана. Не читал?
— Не-а.
— У-у, книга — блеск! Однажды танкер одной фирмы в шторм…
— Погоди про свой танкер. Куртка где твоя, та, с молниями?
— Куртка? Где же ей быть. В палатке осталась.
— Ну вот, а ты про кораблекрушения. Иди на кухню, грейся.
Кухонька уцелела чудом. Ни дать ни взять — ласточкино гнездо на козырьке подземной линзы. Словно Укоризна и Расплата за человеческое легкомыслие.
Со стороны рыббазы затарахтел БМК. Странно, его ждали из колхоза. Со Славкой, конечно же, появится Чаквария, а может, и другое начальство. На берег спрыгнули Константин Генерозов и Владимир Татаринов — бригадиры с других неводов.
Генерозова, на вид тщедушного, сухонького мужичонка, в колхозе уважали и любили все. К нему шли за советом, помощью или просто в гости на чашку чая. Он к тому же слыл отменным печником. И это было немаловажно. В свое время — до появления центрального отопления — Генерозов «утеплил» почти каждую семью. Да и сейчас многие колхозники не отказываются от печек.
Владимир Татаринов — атлетически сложенный крепыш с бакенбардами. Горд и обидчив, суров и горяч. Зимой работает тундровым вездеходчиком, на путине недавно, взамен вышедшего на пенсию чуванца Парфентьева.
Шелегеда настороженно посматривал в глаза прибывшим. Хорошего к себе отношения он не ждал — с чего? Сочувствия — тоже. Тогда зачем они? Прибыли полюбоваться?
— Ну, я так и предполагал, мать честная! — Генерозов закурил. — Здесь при таких ливнях всегда так. Почве цепляться не за что — кругом сплошные линзы. Еще Парфентьев-старик предупреждал.
— А у вас как? — спросил Шелегеда.
— Нормально, берег пологий, — ответил Татаринов. — Все нормально, только рыбешки маловато. У вас вон опять полные садки, только черпай.
Шелегеда нахмурился, уловив в словах бригадира вполне понятный намек, но промолчал, якобы разглядывая что-то на пустом горизонте.
Генерозов прошелся по берегу, пнул торчащий угол палатки.
— Потрепало, ребята, вас. Ну, да ничего. У меня, помнится, баржой невод изорвало. А все равно — план дали.
— Это как же? Новый ставили?
— Нет, из обрывков сшили ставные сети, бредень был. Помучились, конечно.
Он подошел к Шелегеде, положил на плечо руку:
— Вот что, Гриша, я скажу. Самим вам тут не управиться, да и некогда. Вы берите рыбу, а мои ребята и татаринские что-нибудь придумают с жильем.
Татаринов, поигрывая улыбкой, великодушно произнес:
— Готовь, бригадир, ужин.
— Да уж накормим, еды не жалко, — просветленно сказал Шелегеда, еще до конца не осознав услышанное.
Оба бригадира направились к катеру, но Генерозов в последнюю минуту вернулся, порылся в нагрудном кармане:
— Чуть не забыл. Вот. — Он протянул сложенные бумажки. — Квитанции за вчерашнюю рыбу.
— Какие квитанции? — Шелегеда, как обычно в волнении, часто заморгал.
— Рыба-то из твоего невода? Из твоего. Закон промысловиков, бери.
Шелегеда растерянно смотрел то на бумажки, то на удалявшуюся сутулую фигуру Генерозова. Подошли рыбаки.
— А ну-ка. — Корецкий внимательно изучил документы, зачем-то даже посмотрел сквозь них на свет, чем вызвал откровенный смех ребят.
— Водяные знаки в порядке?
— На зуб попробуй, может, фальшивые.
Корецкий недоуменно пожал плечами:
— Жест красивый. В духе, так сказать, нашего времени. Но у них у самих — кот наплакал. Не понять.
— Как же, понять невозможно, — передразнил его Витек Варфоломеев.
— Ребята, на переборку! — весело распорядился бригадир. События минувшей ночи, визит бригадиров, квитанции — все это сплелось в его сознании в единый сложный комок чувств. Работа Чакварии, решил он поначалу. Сами бригадиры вряд ли бы заявились. А при чем тут Чаквария? Разве ему нет дела до других бригад? Там обстановка сложнее. Это он, Шелегеда, в любом случае даст план — даже без этих четырех рам. А они — еще как сказать. Значит, Генерозов сагитировал? Шелегеда с теплотой подумал об этом чудаковатом мужичке, который, казалось, затем и на свет появился, чтобы непрестанно и без устали помогать другим.
Раздумья о Генерозове неожиданно вызвали в его памяти образ старого мастера ФЗО деда Капитоныча, добрейшего человека, которого все звали на свой лад — Капитаныч. Это он, уходя на пенсию, раздарил ребятам весь свой фирменный инструмент. До сих пор Шелегеда хранит маленькие никелированные тисочки. А его дружок по Мостопоезду? А его первая любовь буфетчица Лида? «Ну вот, всех хороших людей вспомнил, — подумал Шелегеда. — Да нет, не всех, наверное. Был еще начальник Мостопоезда Боков — суровый, но справедливый человек, Равтытагин… Да и Чаквария мужик еще тот».
Шелегеда окинул взглядом Лососевую реку, своих парней. Они расторопно, без суеты усаживались в лодку. И сделалось ему вдруг светло и спокойно, словно не было ни штормовой ночи, ни разбитого кунгаса. Оставалась привольная и знакомая работа.
Вскоре прибыла помощь. Из старья и плавника сообща сколотили новый каркас, правда, почти вдвое меньше старого. Установить его пришлось еще выше прежней палатки, на щебнистой терраске. Кухню не тронули — как-нибудь перебьются. Чаквария разыскал на складе весь залатанный, но все еще крепкий брезент.
Вечером наскоро отпраздновали новоселье. Гости были на удивление вежливы, похвальным словом отозвались о еде, слегка выпили, но от второй рюмки отказались. Парень, сидящий рядом с Савелием, по прозвищу Кудлатый — все же не удержался, подмигнул ему и тихо спросил: