— Привыкли чужими руками жар загребать…
— Сами сгорят на этом жару, гадюки!
— Исстари так заведено, сударь: дикарь дает, жиряк берет.
— При немцах у хуторян лучших лошадей отобрали, а деревню и не трогали.
— А как же — кулачище Демянтис старостой был.
— Своя собака, ядрена палка.
— Все они собаки!
— Кулаки, сударь! Мы нашим навозом колхозные поля удобряем, а они на готовые хлеба придут.
— Не выгорит, ядрена палка!
На стороне лепгиряйцев кто-то пронзительно свистнул.
— Товарищи!.. — улучив минуту, крикнул Арвидас, но его перекричал фальцет Помидора:
— А уже выгорело, брат!
— Ха-ха-ха! — заливались деревенские, переходя в наступление, потому что хуторяне расстреляли первый заряд. — Му-мэ — навозу нет…
— Добрая душа — осталась без шиша.
— Выжали дикарей, как кишку. Колбасу будем делать.
— Дурака и в церкви бьют.
— Эй, голозадые! Может, еще есть чего лишнего — отдавайте.
— Отдам рубашку, себе оставлю заплатку, — летели насмешки из толпы деревенских. А так как обе стороны предпочитали говорить, а не слушать, то кричали наперебой, и наконец крики слились в один нестройный гул, и можно было разобрать только несколько самых ярых горлопанов.
— Не радуйтесь, жиряки! — ревел Гайгалас. — Мы остались с заплатками, гадюки, а с вас рубашку вместе со шкурой сдерем. Мужики, неужто позволим деревне над нами потешаться? — Гайгалас повернулся к своим людям. — Хватайте вилы, запрягайте лошадей! Вычистим деревню безо всякой там нормы, до дна подскребем.
— Попробуй, коли жить надоело, — завизжал Помидор.
— Черти тебя в пекле заждались, вилы выставили, — завопила Раудоникене; глотка у нее была луженая и не успела еще осипнуть, хоть кричала без передыху, изо всей мочи поддерживая деревенских.
— Товарищи…
— И попробуем! Мужики, за мной! Сперва обчистим Лапинаса с Римшей, гадов, а потом и другим жиру поубавим!
— Вперед, ядрена палка!
Мужики выставили вилы, как винтовки наперевес, и двинулись к хлеву. Вслед за ними хлынули хуторяне. На стороне деревенских зашумело, загромыхало, будто буря лес ломала, затрещала изгородь. В руках кое у кого замелькали колья.
Арвидас кинулся наперерез Гайгаласу.
— Назад, сумасшедший! — Он схватился за вилы, и в эту минуту Морта подскочила и изо всех сил замахнулась на Гайгаласа веревкой. Но Арвидас вовремя поймал ее руку, и веревка полоснула по лицу самой Морте. Из рассеченной губы по подбородку побежала струйка крови.
— Мать-героиню бьют! — взревел Лапинас. — Многодетную! Неужто позволим, люди?
Опустились вилы, занесенные колья. Все застыли, кто где стоял. Свои счеты сразу были забыты (а таких споров за всю историю Лепгиряй было немало, и большинство завершалось дракой). Распаленные взгляды еще исступленно горели, но теперь они нашли другую мишень — Арвидаса.
— Римшене, валяй сдачи! — завопила Раудоникене. — Гляди-ка, какой царь. Заявился к нам, бабам, морду бить.
Раудоникис, все это время терпеливо молчавший, наконец не выдержал.
— Замолчи, жена! Домой, пошли домой! — загудел он, бледнея от страха. — Кто кого бьет? Никто никого не бьет… Домой, жена!
Раудоникене лишилась дара речи: она не помнила, чтоб муж хоть раз в жизни ей перечил.
— А ты чего заговорил, осел несчастный? — накинулась она на мужа. — Думаешь, раз партейный, то должен своего покрывать? Липка ободранная. На что мне твоя партейность, баранья ты голова? Настоящий партейный высоко сидит, тысячи загребает, а ты лучшую корову… Заткнись!
— Мать-героиню, родительницу советских воинов! — твердил свое Лапинас. — Вот уж видать, вот уж видать, какие блага нас еще ждут.
Деревенские одобрительно загудели. Хуторяне поначалу не знали, что к чему, потому что в суматохе как следует не разобрались в происходящем, и теперь растерянно переглядывались, пожимали плечами, кто-то ругался, а некоторые незаметно отделились от толпы и черепахой поползли в сторону лепгиряйцев.