— Двадцать пять трудодней! — Страздене за голову схватилась. — Председатель, разум надо иметь. Как можно на женщину такую барщину накладывать? Когда же я ее отработаю, бедняжка?
— Работы хватит, не бойся. Вот в Лепгиряй начали навоз вывозить. Будь добра завтра сани разгружать, прояви добрую волю…
Страздене поняла, что это уже не шутки. Горящими от злобы глазами уставилась на Арвидаса. Но спокойный взгляд председателя заставил их опуститься. Тогда Страздене со злостью плюнула на лежащего теленка и, крепко выругавшись, пошла по двору, выкрикивая:
— Праведный, добрый Толейкис! Вы слышали? У честной женщины последний кусок хлеба отбирает, а шлюху награждает. Ну, я это дело так не оставлю. Жаловаться буду! До самого Юренаса дойду! Пускай все знают, от кого эта девка рожать будет…
VII
Дни катились один за другим, похожие на яйца, снесенные одной птицей. Так было вчера, позавчера, месяц назад, год назад и даже раньше, — она не могла точно сказать, когда все это началось, но знала, что тот же однообразный ритм жизни будет сопутствовать ей и завтра, и послезавтра, и через месяц, и неизвестно до каких пор. Она будет вставать каждый день в тот же час, три раза в день будет задавать корм свиньям, готовить еду, то и дело будет подогревать обед, дожидаясь Арвидаса, а он частенько появится лишь вечером. Каждый день ей бросят жалкие крохи счастья — полчасика, а то и целый час (в зависимости от его настроения), проведенный с ним за ужином. Она с удовольствием будет смотреть, как жадно он уплетает приготовленную ею еду, и будет на верху блаженства, если он вдруг похвалит ее кулинарные способности. Ловя истосковавшимися глазами каждое его движение, она будет слушать родной его голос, как чарующую музыку, а он будет убиваться из-за невзгод совсем чужих людей, будет искать выхода, выкладывать ей свои непонятные планы, изливать душу. Но и ее душа полна. И ей нужен сосуд, в который бы она могла перелить то, что льется через край. Вот свинью уже пора колоть. Надо продать старое сало, а на эти деньги покупать свежее мясо — и здоровее и вкуснее… Она будет выкладывать свои мысли, как домашнюю утварь на полку, а он вежливо послушает, подпирая ладонью щеку. На его лице — скука и разочарование. Наконец даже это исчезнет. Только холодный взгляд блуждает по комнате, и никому не разгадать, что прячется за этой непроглядной ледяной коркой. Жалость? Презрение? Злоба? Кровь стынет в жилах. И, как множество раз до этого, она почувствует себя лишь ничтожно малой частицей того большого, ушедшего под ледяную корку мира, которого ей никогда не понять и в котором никогда не занять ей столь значительного места, чтобы он не мог без нее существовать.
Однажды Ева неожиданно столкнулась с Мартинасом. Случилось это спустя неделю после переезда Толейкисов в Лепгиряй. Они минутку стояли друг против друга в полутемных сенях, смущенно косились на открытую дверь, в которую глядели сгущающиеся сумерки.
— Добрый вечер, — первая поздоровалась Ева. — Вы уже дома? А Арвидас еще не пришел.
— Добрый вечер… — Мартинас сунул руку, но Ева мотнула головой — ее руки были в свином пойле. — Мы вроде бы еще незнакомы. Конечно, я вас раньше видел, но…
— И я вас вообще знаю, — оживилась Ева, осмелев оттого, что Мартинас смутился. — Почему не заходите? Живем по соседству. Это не годится.
— Виноват… — Мартинас улыбнулся. Ему показалось, что руки у Евы несоразмерно большие, слишком длинные для стройной фигурки, он увидел под мышкой лопнувший шов и перестал ее стесняться.
— Хорошо, что признаетесь, — живо ответила она. — Вину искупить никогда не поздно. Прошу в дом, сосед.
— Большое спасибо, но, может, как-нибудь в другой раз. — Он улыбнулся, извиняясь, и повернулся уходить.
— Жаль… — В ее голосе и впрямь прозвучало сожаление. Еву угнетали неясные отношения с соседом, и она чистосердечно хотела раз навсегда покончить с этими взглядами из-за угла. — Вот угостить вас нечем, не готовилась, но хоть взгляните, как мы устроились.
Мартинас вдруг обернулся.
— Что ж, взгляну. Вы так хорошо упрашиваете, что нужна грубость побольше моей, чтоб устоять.
В комнате Ева пригласила Мартинаса раздеться, а сама побежала мыть руки.
— Раздевайтесь, раздевайтесь, товарищ Вилимас, — поторопила она его, увидев, что он все еще переминается у двери. — Может, выпьете чаю с брусничным вареньем? Арвидас его очень любит. А может, оладий нажарить? Да, я непременно изжарю картофельные оладьи! Вы даже не представляете, какая вкуснота с брусникой.