Мартинас накинул полушубок и, застегиваясь, вышел в сени. На пороге остановился, хотел закурить сигарету, но не нашел спичек. Пока он рылся в карманах, открылась дверь Толейкисов и появилась Ева с мешком на спине. Она ползла как большой муравей, придавленный тяжелой ношей, а вслед за ней ковылял Арвидукас, придерживая мешок снизу. Мартинас поздоровался, Ева смутилась, остановилась было, но передумала и направилась к лестнице. Мартинас подскочил, схватил мешок в охапку и, не слушая возражений, стащил со спины.
— Это не для вас. Показывайте дорогу!
Ева, благодаря и протестуя, полезла на чердак.
Под кровлей висело копченое сало, два окорока, жердочка с кругами колбасы. Тут же валялось несколько узлов. Мартинас бросил мешок рядом с узлами и проглотил слюну. Запах копченых колбас напомнил ему, что скоро сутки, как он в последний раз по-человечески ел.
— Такое должен бы Арвидас таскать, — с сочувствием сказал он.
— Ну да, конечно… — промямлила Ева, покраснев до слез. — Он обещал… Но, наверное, придет поздно. А с огнем очень неудобно. Понимаете, одну комнату мы уступаем человеку. Надо поскорее освободить…
— Если есть еще тяжелые вещи, я могу помочь, — вызвался Мартинас.
— Нет, сосед, спасибо, не стоит. Вы и так… Я уж как-нибудь сама…
Но Мартинас не хотел ничего слышать. Не слушая вежливых протестов Евы, он прошел с ней в дальнюю комнату и нашел там не узелки, как она говорила, а несколько добрых мешков с мукой и зерном, в том числе один, набитый старыми газетами и журналами, которые одно время Арвидас начал было подшивать. За десяток минут все это добро очутилось на чердаке. Мартинас, тяжело дыша, утирал со лба пот. Ева стояла у слухового окна и несмело улыбалась. Она была в замызганном платье, белом от муки, облепленном паутиной; от усталого лица веяло чем-то таким, что хотелось помочь, подружиться с ней, довериться этой трудолюбивой душевной женщине. Она пригласила Мартинаса позавтракать, и он охотно согласился. Ел он рассеянно, обмениваясь словом-другим с Евой. Смотрел на нее, а видел Году.
— Как вы думаете, — забывшись, спросил он, — может ли женщина полюбить сызнова человека, которого уже любила однажды?
Ева удивленно передернула плечами. Пока она нашлась, что ответить, он поблагодарил за угощение и направился к двери.
Колхозная канцелярия пустовала — всех выгнали вывозить навоз. Когда Мартинас вошел в кабинет председателя, Арвидас надевал пальто, собираясь уходить.
— Садись. — Он махнул рукой на стул. — Нам надо потолковать, Мартинас. Только прошу быть откровенным. В последнее время с тобой что-то творится. Ты не можешь объяснить, что именно случилось?
— Знаю. Сегодня должен был ехать на станцию за удобрениями. Проспал — откровенно признаюсь, — ответил Мартинас, прикидываясь сокрушенным. — Вчера выпил, понимаешь, и черт дернул…
— Да я не об этом тебя спрашиваю. Зачем лицемеришь, Мартинас? Не втирай очки. Будто не знаешь, о чем речь. Давай лучше сядем и поговорим по душам, как два коммуниста. — Арвидас взял Мартинаса за локоть, толкнул на стул, а сам уселся напротив него.
— Мог бы послать тебя к черту, потому что не имеешь права допрашивать, но на сей раз воздержусь. Я люблю одну женщину, Арвидас. Уже который год. Раньше эта любовь мне казалась несбыточной, я скрывал свои чувства и мучался. И только теперь увидел, что мои страдания были никому не нужны. Увы, уже поздно: она меня больше не любит. Достаточно ли такого объяснения?
— Неудачная любовь… Вечная тема гимназистов и студентов. А нам с тобой, слава богу, уже по тридцать, если не больше. В таком возрасте смешно жаловаться маме, что другой съел твою манную кашку. Я не отрицаю любви, но она — не обязательное условие для полного счастья. Только труд может дать это счастье. Если я знаю, что полезен, нужен людям, что мои усилия способствуют их полному счастью, я счастлив и сам.
— Эти слова с твоих книжных полок, — сказал Мартинас с легкой иронией. — Но я не буду спорить — пускай они будут правильными. Что тут еще добавить? Кстати, хочу напомнить, между прочим, что помог твоей жене перетаскать мешки на чердак, а она отблагодарила за это завтраком. Я бы не так опоздал.
Арвидас растерянно отвел глаза.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он с плохо скрываемым раздражением.