— То, что сказал. И еще то, что тебе трудно понять любовь. — Мартинас хотел встать, но Арвидас движением руки задержал его.
— Может быть. В жизни я только два раза сильно любил: в начальной школе — тогда мне шел одиннадцатый год — и до свадьбы. Потом… не знаю… может, и довелось испытать что-то в этом роде, но это не была любовь, как мы ее понимаем. Зато уж ни разу мне не приходило в голову, что, потеряв любимую женщину, я могу забыть свой долг перед обществом и искать утешение в рюмке водки. Да уж, браток. За неполные три недели нашей совместной работы я всего три раза видел тебя трезвым. Почему это так? Ведь и раньше ты любил эту женщину, а ведь не пил так. Я прошу еще раз, Мартинас: будь искренним. Иначе мы не сработаемся. Ты чувствуешь себя оскорбленным из-за того, что я занял твое место? Не веришь в мои планы? Ведь так? Как иначе понять твое равнодушие ко всему, что происходит в колхозе?
Мартинас потянулся к графину с водой на столе, налил в стакан и выпил залпом. На лице блуждала деланная улыбка.
— Оскорблен? Нет. Может, обижен, разочарован, подавлен или как-то еще, — ответил он, избегая взгляда Арвидаса. — И что тут ненормального? Я не знаю такого человека, хоть и самого идейного, который бы радовался понижению в должности. Подниматься вверх каждому приятней, чем падать. Да что поделаешь. А что касается твоих планов, то я на самом деле им не верю. Такими мерами колхоз не поднимешь. Прежде всего плати человеку столько, чтоб он мог прожить на трудодень, а уже тогда сужай его частное хозяйство. А ты что сделал? Среди бела дня ограбил людей и хочешь, чтоб они верили в твои благие намерения. Не знаю, так ли уж это по-коммунистически.
— А ты знаешь лучший выход? Отлично! Давай его сюда! — усмехнулся Арвидас.
— Не знаю и не ищу. Никто не знает. Хотя бы пока. Если бы знали, колхозники давно уже жили бы так, как изображают наши писатели.
— Ты живешь настроениями своих колхозников, Мартинас. И наиболее отсталых, скажу я, — с горечью промолвил Арвидас. — Такие коммунисты — путы на руках партии. Был бы ты честен, вернул бы партийный билет.
— Чтобы сделать это, прежде всего нужна смелость, а я — трус. Кроме того, партбилет мне стоил чуть дороже, чем, к примеру, кое кому из тех, кто приобрел его душеспасительными речами и теперь думает, что вправе учить других.
Арвидас покраснел.
— Да, я не был на фронте, — оскорбленно сказал он. — Но не забывай, что я чуть моложе тебя, мобилизация не коснулась моего возраста. А столько сознательности, чтоб пойти добровольцем, у меня тогда еще не было. Наконец, так ли уж сознателен был ты сам в сорок первом? Ведь не отступил же в Советский Союз, а остался батрачить у кулаков и в армию пошел только после освобождения.
Мартинас снисходительно улыбнулся.
— Разумеется. Я и не думаю хвастаться какими-то заслугами. Ты меня не понял, Арвидас. Я имею в виду обиду. Только обиду, и ничего больше. Кажется, в сорок шестом или в начале сорок седьмого — я работал тогда председателем апилинки — пришлось участвовать вместе с народными защитниками в одной операции. Кто-то донес на одного нашего крестьянина, что к нему-де заходят бандиты. Мы окружили хутор, обыскали, но никого не нашли. Бедняга божился, что не поддерживает бандитов. Правда, однажды зашли к нему, отобрали половину запасов сала, но что он мог поделать с вооруженными людьми? Народные защитники избили его до потери сознания, швырнули будто свиную тушу в телегу и пьяные, горланя песни, укатили в Вешвиле. Там ему добавили еще, потом сунули вместе с женой и детьми в вагон и отправили в Сибирь. А виноват он был только в том, что хотел жить и, боясь мести бандитов, не сообщил о них властям.
— Таких случаев бывали сотни. Не понимаю, зачем о них вспоминать? — помрачнев, спросил Арвидас.
— А затем, чтоб ты знал вот что: когда такие, вроде вас, учились на казенные деньги, спокойно спали и видели во сне прекрасное будущее, мы несли стражу под вашими окнами, и наши руки иногда были не совсем чистые. Да, не совсем чистые… А вы-то — мягкие, невинные, будто цыплята, вылупившиеся из скорлупы. Цып, цып, цып… — Мартинас с нескрываемой злобой взглянул на Арвидаса и встал.
Арвидас тоже поднялся и взял Мартинаса за локоть. Он был сильно взволнован.
— Я не хотел тебя обидеть. Так уж получилось, мы ведь слишком мало друг друга знаем. Нам надо сойтись поближе, Мартинас. Заходи ко мне вечерком. Поболтаем, в шахматы сыграем. Жаль, что ты не охотник — в воскресенье сходили бы в Сукмядис. Зато можем съездить в Эжяренай на подледный лов. Увидишь, как интересно проведем день. Договорились?
Мартинас передернул плечами и, ничего не ответив, вышел из кабинета.