— Где-то здесь была лачуга дядюшки Клеопаса, — сказал Арвидас, оглядываясь кругом. — Здесь мы обмывали аттестаты зрелости; я первый раз в жизни напился так, что вспомнить стыдно. Не могу точно сказать, кто придумал эту вылазку. Кажется, этого человека даже нет в живых. Но я на него не зол. Наоборот, я благодарен за прекрасный жизненный урок, которого никогда не забуду.
Григас потянул Арвидаса за рукав и кивнул головой в сторону нового кирпичного дома, огороженного зеленым забором.
— Резиденция Барюнаса. Застекленное крыльцо, черепичная крыша, мансарда. Ничего себе особняк отгрохал на деньги нашего колхоза…
— Да-а-а… У дядюшки Клеопаса наследников хватает, — ответил Арвидас.
Они миновали еще несколько домов, пустырь с почти готовым фундаментом и очутились перед убогой, деревенского типа избенкой. Два крохотных окошка с ситцевыми занавесками равнодушно глядели на прохожих, будто глаза, затянутые бельмом. В тесном дворике, заклиненный между забором и стеной избенки, стоял грузовик. Со стороны улицы входа не было.
— Наша машина… — шепнул Арвидас. Подпрыгнув, он заглянул в кузов. В нос ударил кислый запах жмыха. От него еще шел пар.
Мужчины, протиснувшись мимо грузовика у самого забора, очутились в темном дворе; посередине его величественно возвышалась поленница. Под заборами валялись доски, лежали гравий, кирпич и другие стройматериалы, которые красноречиво свидетельствовали о больших планах владельца маленького домика.
За квадратным столом сидели четверо. Двое из них, увидев в дверях Арвидаса, побледнели, попробовали стать, но только пошевелили пальцами ног, словно желая увериться, не сон ли это, и застыли; третий в это время наливал пиво в стакан и пролил бы мимо, если бы четвертый не подхватил кувшин.
— Толейкис! Братишка! Мой наследник! — закричал четвертый, широко раскрыв объятия. — Сто лет! Антанас! Кого я вижу? И тебя черт соблазнил! Ну, теперь каюк! Теперь-то уж точно вешвильские собаки лопнут.
Арвидас обошел Рокаса Барюнаса, словно столб, и, не пожав протянутой руки, сел рядом с Шилейкой, который ошалело глядел на залитый стол, не в силах собрать разбегающихся мыслей. Господи… как же это теперь? Неужто так и пойдет черепица черту под хвост?.. Уж и вспрыснули и по рукам ударили… А?
Хозяин, плешивый толстяк без шеи, поставил перед Арвидасом пустой стакан. На столе появилась тарелка с окороком.
— Свои собрались. Друзья, знакомые, — говорил он, угодливо улыбаясь. — Слава богу, неплохо с людьми ладим. Любят, уважают, не забывают. Выпейте, уважаемый, мы не делим гостей на прошеных и непрошеных. Всем этого добра хватит. Главное, чтоб были мир и единогласие.
Арвидас отвернулся. Ему стало тошно. Схватить бы кувшин, заехать толстяку в рожу, расквасить этот сладкий, самодовольный торт и уйти. Но что от этого изменится? Ничего. В крайнем случае, его обреют и запрут на несколько суток в такую же тесную низкую камеру, как эта протухшая комнатка. Да и это невозможно — начальник милиции знакомый. Вдруг ему показалось, что он уже однажды здесь был. Грязные стены, оклеенные пожелтевшими газетами, треснувшее зеркало, цветочные горшки на подоконниках, дверной проем, занавешенный невыразимого цвета тряпкой… «За этой загаженной занавеской должны быть кровать, мерзкий коврик с нарисованными лебедями и она…» Краешек занавески был отодвинут. Он заглянул туда, чувствуя растущий стыд, и увидел: за круглым столиком сидела женщина и, держа в зубах шпильки, причесывалась. Не было ни лебедей со змеиными головками на изогнутых шеях, ни кровати, ни бесстыдно нагой коленопреклоненной русалки, которая наклонилась тогда над ним так близко, что он ощущал мускусную теплоту ее груди. Была только женщина, совсем даже не та, и причесывалась.