— Оставь моих телят в покое, — ответила она, уминая деревянной лопаткой прокипяченное белье. — Я работы не боюсь. Не было бы ребенка…
Арвидас просиял. Он не очень-то надеялся на такой ответ.
— Кто тебя обвиняет в лени? Девочка! Ты слишком много работаешь! Именно из-за этого и начался разговор, — сказал он, стараясь не показать своей радости. — Вообще деревенская женщина нагружена как верблюд. Домашнее хозяйство, работа в колхозе, дети… Было бы хорошо снять хотя бы одну тяжесть — детей. Хоть плачь, в колхозе нужен детский сад. Что ж, все сразу не осилишь. Сперва надо прочно поставить на ноги трудодень. А без новых свинарника и коровника, без породистого стада, без высоких урожаев его не поставить. Ох, сколько всего нужно! — Арвидас схватился за голову. — Но детский сад не менее важен, чем коровник. Вообрази только, сколько он освободит рабочей силы для производства!
— Женщинам от этого легче не станет, — холодно сказала Ева. «Он снова о своих коровах, хлевах, производстве…»
— Почему не станет? Станет, вот увидишь. Пока у нас нет детского сада, но можем завести что-то в этом роде. Скажем, организовать в страду коллективный присмотр за детьми в бригадах. Думаю, одной женщине не трудно усмотреть за десятком детей? Нет, на самом деле! Ведь это недурная мысль! — Арвидас восхищенно рассмеялся и вопросительно взглянул на жену.
— Ну, знаешь! — Ева потрясла головой. — Я бы не хотела, чтоб мой ребенок плакал у какой-то бабы.
Арвидас помрачнел.
— Не у бабы, а у такой же матери, как и ты.
Его охватило то неприятное чувство, которое он испытывал каждый раз, остро повздорив с женой, а особенно когда ее мнение оказывалось слишком уж примитивным. Это была смесь стыда, жалости, обиды, досады. Но Арвидас не углублялся в это чувство, не анализировал его, а старался поскорее забыть за нескончаемыми колхозными заботами. Так и теперь, ожидая, пока не схлынет раздражение, он задумался о приближающемся весеннем севе. Когда Ева пригласила его к столу, он уже был в прежнем настроении и без долгих вступлений обратился к жене. Ему казалось, что о том, что он решил, надо говорить коротко, ясно, без прикрас. Он почти не надеялся на то, что Ева его поймет, но заранее для себя решил, что не будет навязывать ей свою волю.
— Послушай, Ева, — сказал он как мог равнодушней. — Давай посчитаем, сколько мы тратим на жизнь.
Она ошарашенно взглянула на него. Несколько мгновений она сидела разинув рот, поднеся к нему ложку с супом. Ее уши отказывались верить, что это были его слова. Его, который никогда не интересовался ни ценами, ни покупками, кроме разве своих книг! За шесть лет совместной жизни он ни разу не спросил, сколько заплатили за тот или иной предмет. А когда она заговаривала об этом, он равнодушно отмахивался или морщился, словно говоря: «Не забивай мне голову. Мое дело — зарабатывать, а твое — разумно расходовать».
— Странно… — пробормотала она, не помня себя от удивления. — Я же не веду бухгалтерского учета. С другой стороны, разве можно все сосчитать? Молоко не покупаем, сало опять же, огород… Не понимаю. Если ты думаешь, что я много трачу, то знай: на книжке — восемнадцать тысяч.