— Пока что денег, вырученных за коров, на аванс хватит. А дальше — посмотрим. Думаю, за молоко больше наберем. Ведь работаем в том направлении, чтоб колхозные дела шли на поправку. Если понадобится, урежем неделимый фонд. Словом, сделаем все, чтобы удержать прочный трудодень и завоевать доверие колхозников. А когда появится доверие, тогда мы уже сможем сказать, что колхоз на полпути в гору.
Навикас чихнул, и в самое время, потому что не знал, что тут и ответить. Планы Толейкиса превышали все то, что он до сих пор позволял себе вообразить. Во имя трудодня урезать неделимый фонд! Даже неделимый фонд! Неслыханное покушение на интересы колхоза! О, теперь-то будет что внести в секретную книжицу! «Опасная тенденция и т. д…» Придя в себя, он сказал:
— А что будет, если… не влезет на гору? Поскользнется — и вниз с горки… Колхозные фонды исчерпаны, товарищ, а народ, как и раньше, на своих сотках да у своих коров. Затея удивительная, гениальная! Не сомневаюсь, что вам, такому разумному человеку, она удастся. Я сказал так просто, ради примера. А что, если… — Навикас многозначительно поднял палец к губам и огляделся.
— Не будет никакого «если». Не может быть! Это противоречит закону материальной заинтересованности. Чем больше человек заработает, тем сильней будет стараться, а чем сильней будет стараться, тем больше будет производить колхоз. Клин клином вышибают, как народ говорит. — Арвидас вдруг вспомнил разговор в райкоме и, охваченный досадой, уставился на Навикаса в упор. Он не мог не добавить: — Как видите, вам нечего дрожать за судьбу колхоза. Вы сами только что похвалили, что я хороший хозяин. Хотя в кабинете Юренаса ваше мнение автоматически изменится.
— Мое мнение? — от души удивился Навикас. — Какое может быть у меня мнение, товарищ? Уполномоченный районного комитета не может иметь собственного мнения. Он всего лишь посредник, информатор. Моя обязанность — без утайки и постоянно сообщать райкому о положении дел в колхозе, передавать вам мнение райкома по тому или иному вопросу и наблюдать, как идет выполнение постановлений партии.
— Наблюдать и информировать. — Арвидас рассмеялся с иронией. — Нам нужны не наблюдатели, а работники.
— Интересно, как вы представляете себе мою работу? — ласково спросил Навикас, а перед глазами у него уже скакали привычные фразы, которые он запишет, едва только останется один: «Непочтительные высказывания в адрес конъюнктуры… Презрительное отношение к партийным работникам…» — Раньше, бывало, райкомовский уполномоченный совал всюду нос, приказывал, указывал, требовал. Года два назад партия справедливо осудила подобную практику. Правильно, товарищ! Потому что не уполномоченный, а вы, колхозники, являетесь хозяевами. Мы можем вам только посоветовать, обратить внимание, осторожно указать… Мы посредники, а не исполнители.
— Через посредников все дороже обходится, — не утерпел Арвидас. — Такие уполномоченные, возможно, и нужны в крупных районах страны, где до центра сто и более километров, но не у нас.
— Мешаю? — мрачно спросил Навикас.
— Вчера наша Настуте письмо от отца получила, — вдруг вставил Григас, решив прекратить опасный спор.
— Мешаете! Вы не виноваты, но мешаете. Не мне — обществу. Каждый мешает, кто не занят полезным трудом, — отрезал Арвидас, не обратив внимания на слова Григаса.
— Людвикас возвращается, Круминис, — Григас повысил голос. — Слышали?
Мартинас вздрогнул, побледнел, но никто не заметил его смущения.
— Ну и пускай себе возвращается, — отмахнулся Арвидас.
— Вы думаете, Толейкис… — начал было Навикас, но Григас поспешил забежать вперед:
— Вместе с ним младший сын приезжает. Болюс-то женился, живет где-то под Воронежем. Обстругали человека. Жена умерла, сам остался без здоровья, рассказывают, едва три пуда тащит, а такой бугай был… Чтоб его туда, этот культ…
Навикас навострил уши.
— Придется Гоялисов куда-то выселить, пока они свой дом не построят, — сказал Арвидас.
— Как-нибудь в тесноте до осени проживут. Пускай только их в колхоз примут. Дома на скамье мягче, чем в гостях на перине.