Анна заглядывала в дом и на двор Спрукстов по нескольку раз на дню, беседовала с ребятами, приходившими проститься с тетушкой Спрукстов. Шла провожать подружку домой, а то и заходила к ней при случае, заводила разговор о царящей в жизни несправедливости, о необходимости бороться. Рассказывала, что услышала сама о Советской России. Там школы для молодежи бесплатные, у всех одинаковые права на труд, помещичья земля поделена между крестьянами. Она ссылалась на человека в Гротенах, к которому недавно родственник из России приезжал.
Ей так хотелось услышать в ответ слова возмущения, какие звучали в речах молодежи деревни в девятнадцатом и двадцатом годах, да и в прошлую весну, когда красные партизаны еще скрывались на островах болота и она помогала Ядвигиной матери. Сейчас было иначе. Казалось, вместе с прошлогодними арестами в местечке и в Пушканах настала пора затишья. Так что?
Реакция была примерно везде одинаковая. Да, чего только не наплетут, уж таковы люди. Недаром говорят: «Сколько голов, столько умов». Ах я? Нет, об этом я ничего не знаю. Какой прок за ветром гнаться? Если все равно его не догнать! Обождать надо, посмотреть. Сейчас все повернулось иначе, чем думали. Что хочешь говори, а заносчивые балтийцы теперь нас, латгальцев, примечать стали. Ездят в гости, помогают общества создавать. У Союза трудовой молодежи своя читальня будет, театр будет. У социал-демократов в Учредительном собрании одна треть всех депутатов, если дальше так пойдет, они свое правительство составят. Тогда и со школами, и с работой полегчает. Бронислав Лидумниек, тот, что Зеймульшу помогает, уже на хорошее место попал — в стрелочники на железной дороге. Ему два раза в месяц платят. И нельзя сказать, чтобы другие партии, хотя бы та же христианская, не заботились о нуждах латгальцев. Ксендз, когда проезжал через деревню, оставил «Латгальское слово», где напечатана просьба правительству выделить денег на содержание латгальских ремесленных артелей. Ксендз сказал, что почти в каждой волости может быть по артели. А когда пушкановцы на хутора переберутся, когда у крестьянина будет свое, самостоятельное хозяйство, и совсем хорошо станет. Почему в Видземе и Курземе латыши богато живут? Потому что там уже давно нет чересполосицы, нет общих пастбищ и общих лугов.
— Думаешь, как на хутора перейдут, ни Озол, ни Пекшан, ни другой какой мироед долгов не потребуют и батрачить на себя не заставят? — спросила Анна Габриелу Дабран, самую ярую сторонницу Союза трудовой молодежи и раздела деревни. — Думаешь, они когти спрячут?
— Хуторянин скорей от долгов избавится, — был уже наготове у Габриелы ответ. — Есть такая Дания. Маленькая страна, где все крестьяне на хуторах живут, а датчане эти на весь мир своей зажиточностью известны. А что у нас сейчас?
— Как ты поумнела, — сыронизировала Анна. — И про Данию знаешь.
— О да, — не уловила Габриеле иронии. — С тех пор как у нас создали общество и к нам стали ездить с докладами, я многого набралась. Голова у меня хорошая. И почитать теперь есть что. Общество бесплатно присылает газеты «Латгальский труд» и «Социал-демократ». Правда, отца и мать пугают нелады нашего общества с церковью. Безбожниками нас называют, но господин товарищ Зеймульш все толком объяснил. Социал-демократическая молодежь не нехристи какие-нибудь. Что касается религии, мы, говорит, за свободомыслие. Коммунисты — вот кто настоящие безбожники! Запрещают церкви, притесняют верующих. В России всех попов в Неве и Волге утопили. К ногам камни привязали — и в воду.
— Глупости тебе наговорили. Ты просто одержимая… — вспылила Анна. — Прикончили бы в России всех попов, так кто бы в московских церквах молебны против неверия служил, сама, небось, читала об этих молебнах в здешнем «Голосе Латгале»?