Когда уже пропустили по одной и Спрукст снова наполнил кружки горьковатым напитком, разговор стал предметней.
Господа депутаты в Риге судить да рядить уже как будто кончили. Говорят, осталось только печать Учредительного собрания приложить. Впредь будет сто депутатов и собственный президент, правда, попроще малость, чем король там или царь. И свои флаги, и новые деньги. Только, поди знай, к добру ли это все, не получилось бы хуже теперешнего.
— Так они тебе изменят что-нибудь, — усмехнулся Спрукст. — Вы что, чулисов не знаете? Сколько волка ни корми, он все равно в лес убежит.
— А в листках, что ночью разбросали, совсем другое говорится, — покончил Юрис с окольными разговорами.
— Не знаю, кто эти листки разбросил, — крякнул Тонслав, — только много в них правды. Работнику, бедняку добра от этих господских партий ждать нечего — что от чулисовских, что от своих, латгальских. Бедняк вечно с горбом будет. А отчего? Оттого, что у бедняка всегда на шее кто-нибудь сидит. Сбросит одного, так другой сядет. Мы это уже раз видели. Был царь, были паны. Скинули царя, прогнали панов. Не надо было больше на Озола, Пекшана, Муктупавела за харчи работать. В девятнадцатом муктупавелская Геня к моей старухе все подмазывалась. А долго ли? Перестреляли крестьянских заступников. Так нынче на бедняков свои латышские господа насели. И похуже еще прижимают. Старые, раз десять улаженные долги заново требуют, Езупа моего в Даугавпилсе в арестантах содержат. За то, что воевать не захотел. Пошел я к Муктупавелу, к старшине, — сына, вишь, жаль, — пускай старшина прошение подпишет, чтоб отпустили. Езуп грамотку прислал — сердцу в груди разорваться впору. А Муктупавел этот как собака. Ты что, говорит, за государственного преступника просить вздумал? Тоже в тюрьму захотел? Правду в листке пишут, трудовому человеку с буржуями не по пути.
— Да и с этакими, как мой братец Казимир, — не вытерпел Юрис Сперкай.
— А что поделаешь? — прямо спросил Спрукст Тонслава.
— Один ничего не поделаешь. Нам всем кагалом идти надо.
— Сжалься, пресвятая дева! — запричитала Гаспариха, но станут разве мужики слушать ее.
— Всем кагалом, — повторил Гаспар, косясь исподлобья на жену. — Истинную правду шабер говорит. Чересчур мы богатеям этим поддавались. Дурнями были, когда в Даугавпилс, к земельным господам побежали. Вот у меня дочка сейчас учится, так она то же самое говорит, хоть и с ксендзом не поладила.
— Да, против церкви уж никак нельзя, — были одного мнения оба соседа, и разговор ненадолго перекинулся на религию. — Нехорошо, когда молодые себе такое позволяют. И так этот сумасшедший Зеймульш всякую гадость развел… Вражду между своими сеет. Ксендз, известно, требует, чтобы у него на толоках работали, какие-то поборы спрашивает, но божий он человек, да и самому от балтийцев достается. Подумать только: нехристи какие-то приказывают католикам за здравие министров молебны служить. И разрешают без церковного благословения крестить, венчать и хоронить.
Когда ведерко было выпито до дна, Спрукст послал Гаспариху за другим, и теперь разговор пошел о горожанах и крестьянах. Сидят или не сидят городские рабочие у крестьян на шее. По мнению Тонслава и Юриса Сперкая, рабочие вконец распустились. Чинят беспорядки, хотят не работать, а жить крестьянским потом, как здесь теперь Казимир. Восемь часов поковыряются и давай по улицам шататься, большие жалованья требовать. А сколько часов-то крестьянин работает? От зари до зари. Напашешься, накопаешься, так рад, что до кровати добрался, и не до улицы тебе. А горожане? Не о Петерисе, конечно, речь, Петерис свой человек, а о других, других…
Анне среди мужиков ничего доброго не сделать. Отец и соседи резко указали ей, чтоб там, где женщин не спрашивают, не вмешивалась, так что ей ничего другого не оставалось, как пойти с матерью в хлев.
Против дома Упениеков на улице остановилась Габриеле Дабран с двумя парнями из Союза трудовой молодежи. Завидев Анну, Габриеле вбежала через ворота во двор.
— Слыхала? Листовки из Москвы… Мы собираем их.
— На что?
— Точно дурная! — надула Габриела губы. — Не оставлять же этакую пакость. За них можно под военный суд угодить. У вас на дворе ничего не нашли?
— Не видела я. Мне шпионить некогда.
— Так понимаешь, листовки собрать надо! Чтобы не оставить какую-нибудь! — не унималась Габриела. — На вашем дворе и впрямь ни одной не было?