— А конкретно, уважаемый коллега… — Это был старый Штраух.
— Конкретно скажу я. — Господин Приеде отодвинул колокольчик руководителя собрания. — Время требует теперь другого подхода к вверенным нам воспитанникам, к тем, кого мы готовили служить государству. До сих пор мы были снисходительны к детям, которые хорошо учились, даже если их моральный облик иной раз и вселял опасения. Теперь иное дело. В Риге я был на аудиенции у господина директора департамента. Директор департамента средних школ беседовал со мной лично более получаса. И вы представляете себе, на чем он настаивал? Прежде всего и главным образом на том, что в школе должны соблюдаться интересы государственной педагогики. Сегодня педагог обязан быть благородным борцом против идей и тенденций, вредных национальной Латвии. Поэтому, начиная со второго триместра, наши педагоги должны быть требовательны к юношам и девушкам, стремящимся в высшие круги общества. К вашему сведению, освобождать от платы за обучение на основании свидетельства о бедности будут впредь только самых примерных по поведению, самых преданных государству детей. Впредь успеваемость и бедность не будут единственными критериями при предоставлении государством бесплатного обучения.
— Но тогда может случиться… Может получиться, что наиболее способным придется покинуть школу, — бросила Несауле. — В первом триместре несколько лучших учеников получили замечания. А это была бы вопиющая несправедливость.
— К тому же такой подход противоречит основным принципам педагогики, — добавил математик Штраух. — Вспомните, пожалуйста, чему учат законы современного воспитания, — у него нервно скривился рот, — вспомните основы учения Песталоцци! Мы объявили их альфой и омегой нашей деятельности. А та-ко-е… Мне просто трудно квалифицировать рекомендуемый нам сейчас подход…
— Вас об этом и никто не просит, — отрубил инспектор.
— Позвольте, господин Биркхан! — властным жестом директор предложил сесть тем, кто встал. — К чему такие резкости? Ради вечной Латвии между нами, выполняющими культурную миссию, должно царить братское согласие. У нас достаточно благородных примеров. Герои поры национального пробуждения народа. Герои Пулеметной горки. Их дух должен вселиться в нас. Тогда мы не смутимся, не заблудимся… Кроме того, если говорить конфиденциально, вот что сказали в Риге, в министерстве. Латвии угрожает перепродукция интеллигенции. Уже сегодня в Риге слишком много интеллигенции. Господин министр указал, что в этом году на строительство ринужской дороги за Милгрависом направят несколько сот интеллигентных безработных. Выдергивать вереск, чтобы потом укреплять песчаные насыпи… Уважаемые коллеги, в министерстве мне это сказали конфиденциально. Надо понимать, какие серьезные вещи скрываются за одним таким фактом… Представьте себе: у нас слишком много образованных людей. В былые времена молодые люди, получавшие аттестаты, находили места у русских помещиков. Латышский народ экспортировал интеллигенцию…
— В таком случае надо искать другие пути, а не лишать молодежь возможности учиться… — заволновался математик Штраух. — Я, уважаемые коллеги, один из самых старых среди вас. До пенсионной выслуги мне осталось лишь девять месяцев, я работал в школе в разные времена, учил школьников даже в дикое время царской русификации… Но педагоги и тогда свято чтили принципы педагогики…
— Господин директор, прекратите, пожалуйста, дискуссию! — вмешался разнервничавшийся Трауберг. — Пора кончать… Нас уже ждут в конце концов.
— Простите, коллеги… — сказал Штраух. Морщинистое лицо передернулось не то болезненной, не то брезгливой гримасой. — Кажется, вопрос слишком важен…
— Все же, господин Штраух, я попросил бы вас не спорить, — прозвучал, как из подземелья, осипший вдруг баритон директора. — И в педагогике есть вопросы, которые не дискутируются, а решаются руководителями. С первого рабочего дня нового триместра от всех преподавателей требуется строгое соблюдение правил по отношению к ученикам. Я кончил. Спасибо, господа! Заседание закрыто.