— У господина капитана прекрасный конь, — ворковала меж тем Несауле. — Вы любите быструю езду?
— Да, да, — ответила Айна, не открывая глаз. Правда, ее впервые мчал такой лихой рысак. В Риге на свадьбу брата ее везла извозчичья кляча.
Кучер резко осадил лошадь, учительниц кинуло вперед, и они чуть не ткнулись носами в запорошенную снегом полость.
— Здесь, — сказал кучер, указывая кнутовищем на столб около лесопилки, — вывесили полотнище с какой-то надписью. Полиция и айзсарги сняли при помощи пожарной лестницы.
— Из-за этого вы остановились? — чуть не закричала от злости Несауле. — Вы… вы!
Айна так и не поняла, почему Несауле разозлилась. Может быть, ее испугала внезапная остановка.
Но сани уже рванулись вперед. Подстегиваемый кучером, рысак мчался галопом, крюки оглобель громыхали в петлях полозьев, пронзительно бренчали хомутные бубенцы. Айна опять прикрыла глаза.
Чуть погодя сани скрипнули и остановились.
В обрамленных гирляндой фиолетовых и оранжевых лампочек дверях «Ливонии», как в дымящейся драконьей пасти, исчезали господа с дамами в шляпках. Айна Лиепа остановилась в недоумении, но Несауле, уже с крыльца, повелительно махала ей, чтобы поторапливалась.
— Уважаемая, пардон… Госпожа Несауле… — поклонился прилизанный щеголь в белой манишке и поспешил помочь Несауле снять шубу. Айне же — нет. И лишь после того как подошла Зустрыня, подала обеим мясистую в кольцах руку, он потянулся и за неказистым пальтишком учительницы рисования.
— Пожалуйста, пожалуйста, вас уже ждут! — слащаво улыбалась госпожа Зустрыня, почти полностью прикрывая по-восточному раскосые глаза. Она повела гостей на второй этаж. Госпожа Зустрыня тяжело ступала толстыми, как колоды, ногами в лаковых туфлях на высоком каблуке.
Айна, поднимаясь, озиралась по сторонам. Ее не покидало ощущение, что с каждым шагом наверх она все ниже и ниже соскальзывает в какую-то пещеру, полную диких криков. На верхней лестничной площадке, возле гипсового пана с виноградной гроздью и чашей в национальном стиле в руке, выпятив грудь стояли двое мужчин в черных костюмах и крахмальных воротничках и пытались перекричать друг друга.
— Господа! Господин Райбуц, господин Степе! Почему вы тут? — властно встала перед обоими госпожа Зустрыня.
— Прошу прощения! — Тот, что меньше ростом, проворно повернулся к хозяйке. — У нас спор, и вам придется разрешить его. Ставлю три дюжины белого и бутылку самого лучшего, самого дорогого вина, какое только у вас есть… Спорю с хозяином, что введу по этой лестнице Сашу, лошадь свою. Три дюжины белого…
— Ну и шутник же вы, — усмехнулась госпожа Зустрыня. — Ну и шутник! Бутылку самого дорогого и три дюжины… Но только не сегодня… — уже посерьезнела она. — Сегодня у нас высокопоставленные гости. Лучше прошли бы в зал! А то как бы чего-нибудь важного не упустили! А бутылку и три дюжины можно в другой раз. Только чтоб солидно.
— А как же? Деньги на бочку. И шестеркам перепадет. — Меньший склонился к руке хозяйки.
Но госпоже Зустрыне некогда было.
— Туда, уважаемая! По коридору, прямо до конца, — сказала она родственнице Целминя.
В конце коридора снова произошла заминка. Из дверей вывалились двое пьяных и, не замечая хозяйки и ее гостей, вцепились друг в друга.
— Дурень ты, да и только! — рычал более тонкий из них. — «Профсоюзы верны государству!» Бандиты они, купленные жидами, вот кто они!
— Не болтай! — Другой пьяный оказался членом школьного совета Дабаром. — Много ты в политике понимаешь!
— Господа! — Хозяйка «Ливонии» приняла боевую позу. — Вернитесь, пожалуйста, немедленно в кабинет! Столик вам отведен. Идите, садитесь и ждите начала! Ну и люди! — возмутилась хозяйка, открывая дверь в дамский салон. — Не понимают, где что можно и где чего нельзя. В Елгаве, Риге, Лиепае, в других культурных городах так никто вести себя не станет. Зайдет человек, солидно выпьет, поспорит, если захочет, но без всякого шума. Вам, рижанкам, мне этого и говорить не надо. Скажите, чего можно ожидать от этой несчастной Чангалии? Ну идите, не задерживайтесь! — Хозяйка «Ливонии» чуть не втолкнула Айну в ярко освещенную комнату. — Остальные уже собрались.
В овальном, довольно просторном помещении вокруг четырех приземистых кофейных столиков толклась пестрая компания — разного роста, разной комплекции и по-разному одетых дам. Из гимназии здесь оказались Лиепиня, Креслыня, Тилтиня и супруга директора Приеде, из горожанок — полнотелая жена начальника тюрьмы Абелите в голубом, плотно облегающем костюме, элегантная спутница жизни капитана Антена в кавказской шапочке и две Айне совершенно незнакомые барыни: пожилая дама со сморщенным лицом и сухопарая женщина лет тридцати пяти, высокая, вся в черном и в необычной черной же шапочке. По виду монахиня.