ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Можно не понимать и гадать, как школьники узнают о решениях педагогического совета, директора и представителей министерства, только эти решения никак нельзя утаить. Тем более, когда эти решения или распоряжения касаются непосредственно воспитанников учебного заведения, внутреннего распорядка школы. Можно на что угодно поспорить, решенное вчера уже сегодня будет занимать десятки, а может, и сотни беспокойных головок, еще прежде чем классная наставница объявит об этом официально, еще на первом уроке, точно шустрые ласточки, полетят от парты к парте записочки. И стражи школьной законности — классные наставники, инспектор, директор — как бы ни старались скрыть то или иное мнение педагогов, оно все равно станет достоянием гласности.
Установка на то, чтобы юноши, не достойные звания гимназиста, скорее оставили стены гротенской гимназии, была объявлена воспитателям вечером, до начала занятий, но уже через несколько часов это стало предметом обсуждения в общежитии.
Пока шло педагогическое заседание, на нижнем этаже царила настоящая кутерьма. За каникулы в спальнях, на кухне и в каморке с сундучками школьников многое было переиначено, передвинуто, переставлено. Не найдя своего имущества на прежнем месте, искавший начинал рыться в чужом. Но только педагогическое заседание закончилось, учителя захлопали тяжелыми дверями, школьники присмирели и стали следить за передвижениями Тилтини. Разбрелись по этажам притихшие, как птенцы, услышавшие крик ястреба. Позже, когда Вонзович принесла в спальню девочек пачку изображений святых, которые следовало повесить в изголовье каждой кровати, девочки покорно приняли от уборщицы переснятые из какой-то книги изображения святых Варвары, Люции, Франциски или Агаты в розовых и голубых тонах, в черных застекленных рамках, хотя перед Рождеством, когда Розга предупредила их об этих картинках, они и решили обойтись без реликвий Ольшевского.
— Не шмыгай носом, вешай живей! — ткнула Анну в бок Аполлония Вилцане. Картинку святой Феклы Анна хотела выкинуть.
— Повесь! Разве ты не видишь, что…
— Что я должна видеть? У вас что, праздничный хмель еще из головы не вышел?
— Ну и легкомыслие! — Спарок силой утащила ее из спальни в дровяной сарайчик, куда обычно забегали девочки, чтобы переговорить друг с дружкой подальше от остальных. — Придержи язык! А то первой из школы вылетишь. Уже немало грехов числится на твою душу.
И Спарок на одном дыхании отбарабанила все, с чего началось второе учебное полугодие.
— Запугивают, вот и все… — попыталась успокоить себя и подруг Анна. — Помнишь, как со мной в декабре было…
Однако, когда на другой день в класс пришли горожане и ребята услышали, о чем Елена Вонзович говорила с аристократами, увидели, как странно вели себя на уроках Лиепа и Штраух, а классная дама Лиепиня заявила, что свидетельства о бедности для освобождения учеников от платы за обучение будут приниматься только от учеников, которые в первом полугодии имели три четверти пятерок и пять по поведению и порядку, — Анна поняла, что все, о чем в интернате шептались девочки, правда. Поняла и то, что новые правила болезненно отразятся именно на ней. Анне в первом классе единственной снизили оценку за поведение. Даже если Петерис пришлет, как обещал, свидетельство от волостного писаря, никакого проку от этого не будет. Кое-кто из учеников, правда, говорил о каких-то прошениях родителей уездному управлению школ. Туда надо написать и приложить ручательства двух почтенных граждан за дальнейшее поведение просителя. Но где таких поручителей взять?
Во вторник на второй перемене Анна с Федоровым спустились в канцелярию к делопроизводителю, узнать, до какого времени следует внести плату за обучение и известно ли что-нибудь об исключениях из новых правил. В бумагах делопроизводителя о каких-либо исключениях не упоминалось, значит, ясно: свидетельство о бедности для Упениек не годится. Плату за обучение следует внести до марта. Можно и по частям.
— Что же мы, Аннушка, делать станем, — вздохнул Федоров. — Дрянь дело. Никак не вывернешься, придется моему старику с коровой расстаться. А твои что?
— Не знаю. — Домашние денежные дела Анне были теперь совсем неясны. — С Нового года отец подрядился ездить в Курземе, возить лесопромышленникам бревна. Кто знает, сколько он заработает. Дома хоть шаром покати, а семье нашей предстоит на хутор перебираться. Остается только под вексель занять. У нас там такой живодер есть, тогда у моих и дом, и земля прахом пойти могут.