В тот вечер никто к завтрашним урокам серьезно не готовился, не было обычных шуточек и песен, когда девушки собирались ко сну. И наверху, в комнатах баловней судьбы и школы, было так же тихо, как этажом ниже. Должно быть, обе пани, единственные из всего общежития побежавшие в кино на «Приключения прекрасной Доретты», веселую американскую комедию, не решались восхищаться вслух увиденным в царившей кругом зловещей тишине.
Девушки долго ворочались в темноте на своих постелях, прикидывались, что спят, чтобы с ними не заговорили, а у самих учащалось дыхание от сдерживаемого крика жалости…
Утром Анна проснулась полная решимости. Если надо будет, выскажет все и учителям. Разве не ясно, что большинство учеников осуждает Приеде. Совершена расправа над нищим мальчиком, у которого нет ни сильных родственников, ни покровителей. Пожалуйста, кто ответит, ради чего такое унижение!
— Только не надо горячиться! — урезонивал ее Плакхин, встретившийся у классных дверей. — На воле уже все известно.
— Но как отнестись с прохладцей к тому, что губят парня?
— С прохладцей не надо, но необходимо отнестись хладнокровно, — возразил Плакхин и тут же сам сцепился с Райбуцом: — Ах, так это, по-твоему, лишь причуды старого хрыча Приеде? А инспектор где? А педагогический совет?
— Ячейка должна собраться завтра вечером. Попытаемся у художницы. Ее квартира на самой окраине; она, кажется, симпатизирует нам. Договориться с ней должна ты.
— Я?
— Ты с ней дружишь. Ведь она предлагала тебе квартиру.
— Я не могу, Софа. Она невесть что может подумать.
А ведь это задание… Наверно, от Викентия… Но как попросить Лиепу, как вообще заговорить с ней об этом? Сказать, что ей и еще четырем ребятам надо собраться у нее на квартире, пускай поможет? А если она откажет? Да еще поделится с кем-нибудь просьбой Анны? Нет, Софа права. Лиепа не такая, чтоб сплетничать. Отказать она, конечно, может. Особенно, если обратиться к ней не вовремя…
С Нового года Айна Лиепа в учительскую заходила редко. Иногда оставалась в рисовальном кабинете, а иногда уходила вместе со Штраухом в его комнату, но чаще всего прогуливалась на пятиминутных переменах по верхнему коридору. Могло показаться, что маленькая учительница ежедневно выполняет обязанности дежурной воспитательницы.
Хорошо бы Анне подойти к Лиепе в коридоре и, улучив благоприятную минуту, заговорить с ней. Так и так, хочу побеседовать с вами без свидетелей. Так было бы проще всего. Только как это сделать? Девочек, которые тут же могут подойти, не прогонишь, мрачно слоняющихся мальчиков — тем более. И как быть, например, сегодня с дежурной учительницей Несауле? Уже в который раз Лиепа оставляет ее, уходит от нее в другую сторону, а учительница литературы опять ее настигает. Словно ей надо Лиепе что-то сказать, но никак не знает, с чего начать.
Кончилась последняя перемена, и Анна решила, что день потерян. В коридор она поэтому вышла, когда там уже никого не было. И как раз в эту минуту в конце лестницы возникла фигура учительницы Лиепы. Вот она простилась со Штраухом, который, видимо, подводил итоги их беседы:
— Милая коллега, я для этого уже слишком стар.
Лиепа остановилась в ожидании, пока подойдет Анна. Чужих глаз и ушей поблизости не было.
— Упениек, милая, какая ты грустная.
— Грустная, учительница.
— Я тоже. Не хочется верить, что с Пиланом обошлись так жестоко.
— В общежитии ночью почти никто не спал.
— Да, это тяжелее любой болезни, это груз, который никак не скинуть.
Они молча прошли в конец коридора. Анна решилась. Сейчас или никогда!
— Госпожа Лиепа, позвольте напомнить вам о нашем разговоре на рождественском вечере.
— О каком разговоре?
— Тогда вы предлагали мне свою комнату, — произнесла она как можно тише. — Что бы вы сказали, если именно теперь мне… Сейчас мне это очень надо. То есть мне и еще четверым моим товарищам.
Учительница долго ничего не отвечала. Они молча прошли по коридору до окна и опять какое-то расстояние обратно. И наконец, когда Анна уже потеряла надежду, Лиепа едва слышно спросила:
— Вы будете говорить о Пилане?
— Да. Главным образом о нем.
— Кто-нибудь из школы тоже будет? Ну это неважно… — вздохнула она. И затем решительно: — Когда?
— В четверг вечером.
— Попрошу, чтобы тебя отпустили. И других, кому нужно, тоже.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дороги в Латгале узкие и извилистые. Они вьются и петляют по холмам, котловинам, мимо чересполосных нив, через березовые рощи, огибают топи, трясины, тихие озера, змеятся вокруг глинистых горок, местами убегают в сосняки и ольшаники, сливаются с другой, третьей такой же извилистой дорогой. Весной и в осеннюю распутицу, когда развозит склизкие бурые торфяники, когда низины становятся зыбкими, болота колышутся, как всплывший в половодье ледяной покров, по латгальской проселочной дороге поедет разве что человек безумный или скрывающийся от властей. В эти времена года передвигаться можно только пешком или верхом. Дорога устанавливается после крепких морозов и тихого, без метелей, снегопада, но и тогда ездить было нельзя. На поворотах и склонах дорога гладкая как стекло. Толчок — и воз опрокинулся. На пригорках и поворотах особенно надо быть начеку везущим строевой лес, когда лошадки одни или в паре волокут длинные бревна. Салазки с бревнами, хоть и связаны с дровнями конопляными веревками, на скосах дороги заносит в сторону, так что даже у умелого возчика груз может соскользнуть в канаву.