Когда из общих камер стали выпускать мыть посуду, Дзенис встал спиной к стене смежной камеры и, все посматривая на дверной глазок, принялся выстукивать пуговицей.
Тик-тик. Тик-тик… Тик-тик, тик, тик, тик-тик! В — н — и — м — а — н — и — е, в — н — и — м — а — н — и — е! Г — о — в — о — р — и — т п — о — л — и — т — и — ч — е — с — к — и — й Д — з — е — н — и — с. К — т — о р — я — д — о — м с — о м — н — о — й?
За стеной ответили беспорядочным стуком. На сигнал «повторите!» и «отчетливее!» простучали нечто совсем бессвязное и затихли.
«Уголовный или новичок, не знает телеграфных знаков! Видно, надо было начинать с нижних. Попробовать в уборной или в другом доступном месте нацарапать значения сигналов».
В следующий раз коридорный-уголовник, раздавая еду, ухитрился сказать, что заключенных из третьей камеры зовут Гарначем и Леузниеком и что политические охотно берут из тюремной библиотеки польскую библию. За табак он готов принести ее Дзенису вне очереди.
Вечером, уже после общей проверки, постучав по наружной стене, удалось связаться с нижней, женской камерой. Отозвалась «товарищ Малышка», тоже не очень опытная телеграфистка. Принимая, она часто путала буквы, а передавая, не разделяла слова, но знала «Малышка» много. Ее дважды допрашивали. Брата и отца выпустили на волю. В очень тяжелом состоянии избитый пограничниками Плакхин. В камере три уголовницы и две политические. Во второй женской камере сидят учительница Лиепа, школьницы Вилцане и Упениек. Учительницу пограничники сильно избили, остальных меньше. Ни в чем никто не признался. В тюрьме для связи пользуются польской библией. Под нужными словами, на страницах с цифрами три и семь колют иголками.
«Молодец девушка, — порадовался Дзенис, — но имя свое она скрывает зря, оно тут все равно всем известно». Он передал привет с воли, сообщил о съезде большевиков и предложил связаться в это же время завтра. С чувством большого облегчения Дзенис отошел от стены. Теперь спать! Выспаться как следует, до самого утра! Все, насколько это возможно в тюремных условиях, образовалось.
На другой день дежурный тюремщик, усатый великан с красным шрамом над левым глазом, принес Дзенису польскую библию.
— Такие вещи не у коридорного просить надо. Для этого существует господин надзиратель, — наставлял он.
— Понятно. Может быть, господин надзиратель разрешит мне выписать из лавки табаку, спичек и курительной бумаги? И общую тетрадь и карандаш?
— Если позволит прокурор. — Усач стукнул по глазку связкой ключей. И не то насмешливо, не то угрожающе добавил: — Тетрадь захотел? Агитацию черкать, а? Не выйдет! Тебе и библии хватит!
На страницах с цифрами три и семь было немало важного, хоть и не все понятно. «Отступником от веры (должно быть, политическим, — решил Дзенис) пришивают нападение «на господа» мечами — то есть обвиняют в принадлежности к партии, стремящейся путем вооруженной силы низвергнуть существующий строй; кузнец заслужил порку за покорность господину землеустроителю; на днях судьи, облачившись в одеяния жрецов, объявят о карах; надзиратель с тоненьким голоском служит языческим богам».
Были и совершенно непонятные словосочетания. Они возникли, возможно, оттого, что разные заключенные пользовались одними и теми же страницами текста.
«До конца не продумано», — вздохнул Дзенис. Однако, поразмыслив, тупой иголкой отметил ряд слов на не тронутой еще странице: «Когда будете писать, то обозначайте буквы, а не слова, чтобы не приходилось гадать. Старые письма надо аннулировать. И обозначить это двумя уколами под нумерацией страницы».
Ночью подробнее протелеграфирует товарищу Малышке, как вести себя. Но как добраться до Гарнача? Что он воображает? Рядовой социал-демократ еще не классовый враг. Надо уметь ладить с людьми, дорогой товарищ! Может быть, пока все же воспользоваться библией? Отношение к Дагису надо изменить.
Во время ужина «обработанная» библия вместе с щепоткой табака перекочевала в третью камеру. Потом удалось перестучаться с соседями из четвертой камеры, откуда откликнулся политический Федоров. Перестукиваясь, он тоже то и дело ошибался, но мальчик все же успел рассказать, что его уже дважды допрашивали, что с ними сидел товарищ Зелкан, который теперь в карцере за то, что перестукивался с женщинами. Его посадил надзиратель с тоненьким голоском.