— Их брехня меня мало трогает. — Дзенис повернулся к остальным. Фамильярность извозчика его коробила. — Где прикажете расположиться?
— Рядом со мной, на самой середке! — поспешил предложить Федоров. — Параша далеко, никакого запаха и не грязно совсем. На той неделе, в дежурство Усыня, я под стеной керосином почистил…
— Идет! — Дзенис отдал парню свои вещи, чтоб положил. Паренек соскучился по товарищу. Нелегко приходится попавшему впервые в такую переделку.
Про собрание гимназистов ячейки, про ворвавшихся пограничников, допросы, избиения, долгие, жуткие ночи в логове пограничников Федоров рассказал на одном дыхании, за пятнадцать минут, пока они топали по грязной дорожке тюремного двора между поленницами, кучами торфа и каменной оградой, прыгая через бурые, ржавые, как болото, лужи.
Многое из рассказанного пареньком Дзенис и сам испытал в предыдущие аресты: мелкие подлости конвоиров, побои, пытки жаждой, когда на весь день выдают одну лишь селедку, и неожиданный страх оттого, что следователю как будто известны тайны твоей организации, хотя на самом деле он, прощупывая тебя, только пытается отгадать правду. Жизнь идет вперед, но подлецы прибегают к тем же приемам, что злодеи прошлых времен. Выходки пограничников белой Латвии так схожи с проделками царских жандармов, с дикостями помещичьих подручных, о которых он наслышался еще в детстве, когда пас коров у балвского богатого хозяина. Конечно, прибавилось и нечто новое, от века техники и огнестрельного оружия. Так, например, ученика Гирша Плакхина пытали электричеством. Можно себе представить, что парень перетерпел, когда его опутали проводами, которые потом подключили к электросети. А что перенесли девочки, когда им пригрозили расстрелом (согнали в подвал и приказали убрать поленницу, чтобы конвоирам удобнее было целиться). А комсомольского организатора несколько дней подряд лупили по пяткам резиновой дубинкой…
Федоров ничего не сказал о страхах, испытанных им и товарищами, стыдился минутной человеческой слабости, но не хвастал и выдержкой. Казимир Урбан, которого звали теперь Дзенисом, оценил все это. Замечательные люди растут в нашем комсомоле. Они пройдут через годы закалки, станут славным пополнением партии.
— Это школа, — сказал он, когда их погнали с прогулки в камеру. — Только это еще не все, дорогой товарищ. Надо быть готовым к преодолению еще более широких рек страданий. Счастье трудового народа — не цветок, который срываешь на лугу.
Дзенис до самой вечерней проверки провозился с молчаливыми крестьянами. За что их посадили, в чем, собственно, они обвиняются? Оба из одной деревни, в другой общей камере еще один оттуда же. Что случилось в находящейся в тридцати пяти верстах отсюда деревне Пушканы, откуда их пригнали? Неужели это обычный спор из-за межей, как уверяют они, или что-нибудь посерьезней?
Но от них ничего толком добиться нельзя было. Сказали, как зовут, какая дома осталась семья. И ни слова больше.
— А тебе-то что? — спросил более замкнутый из них, Юрис Сперкай. — Каждому самому свой крест нести надо. Тюрьма — не церковь, мы тут одной богоматери молиться не будем.
«Видать, им и самим не совсем ясно, что произошло», — решил Дзенис, который по предложению извозчика Тидера играл с ним в домино. Из намятого, наслюнявленного хлеба и сажи извозчик сделал почти такую же игру, как покупная. Даже с рифлеными краями на костях. Иначе как же человеку в кутузке со скуки не удавиться? Храпеть да думы думать? От дум этих еще с ума спятишь. Извозчик рассказал: когда его в первый раз замели за то, что айзсарга искупал, в его камере один совсем свихнулся. На стены лазил, почему-то в тюфяке рылся.
— Но играть надо на что-то существенное, — сказал он, мешая кости.
— На клопов давай! — У Дзениса созрел план. — За каждую проигранную партию ловим трех клопов. Отыгрываться нельзя. Сколько проиграли, столько и ловим тут же, в камере. И сохраняем до утра, чтобы перед всеми отчитаться.
— Черт подери… — призадумался извозчик. — Так и не поспишь, всю ночь провозишься.
— Если ты проиграешь, я позволю тебе твою долю завтра отловить… — как бы нехотя уступил Дзенис, чтобы партнер не заметил, что именно этого он и добивается.
Расчет был прост. Пока не знаешь хорошо каждого обитателя камеры, не знаешь, что у кого на душе, чтобы ночью не спать, нужен повод. А десять проигранных клопов для этого вполне достаточное основание.