— Смотри-ка! И ты подслушивал?
— Не подслушивал, но не глухой же я. Только не вздумай опять выспрашивать меня! Все равно ничего не скажу.
«Замкнутый характер… — Дзенис опустился на свое ложе. — Иной скрывает свои беды, а иной — свою душу. С исковерканными характерами трудно будет при социализме. Но такими их, трудовых людей, сформировала история, жизнь среди душегубов, шпионов, эксплуататоров. Для заключенных надо организовать политучебу, — думал Дзенис. — Время заключения рабочие и трудовая молодежь должны использовать целесообразно, чтобы, выйдя на волю, способны были хорошо агитировать, научно и понятно разъяснять массам революционную правду. Не одной рижской Центральной тюрьме называться рабочим университетом».
Вскоре Дзенис поделился с Федоровым насчет занятий, которые следовало бы организовать в камере.
— Была бы у нас газета, начали бы с политинформации. Неужели во всей тюрьме ни у кого из заключенных не найдется газеты?
— В третьей камере бухгалтеру Сельскохозяйственного экономического общества за хорошее поведение два раза в неделю носят «Латвийского воина».
— За хорошее поведение, стало быть? Понятно. А что, если нам попытаться получить номер газеты? Поторгуйся с коридорным или с тем же надзирателем, который давал тебе керосину клопов изводить.
После завтрака извозчика Тидера увели в суд. Он вернулся уже под вечер, лишь на миг, за котелком и другими вещами, положенными арестанту.
— Карцер дали. За откровенность на суде, — громко говорил он, не обращая внимания на окрики надзирателя. — Ну чего разорался-то? Может, в какой похуже карцер посадишь? У вас, в вашей богадельне этой, только один и есть. Ну, бывайте здоровы! Жаль, что на клопов больше не поиграю! Нечего будет Дзенису ловить по ночам.
— Смелый мужик, — похвалил Федоров. — Такому сам черт не брат.
— По-русски про таких говорят: «Парень сорвиголова». Такие, как он, на геройские поступки порою способны, на легендарные дела. Но они все-таки всегда были и будут анархистами, негодными для по-настоящему большого дела, руководимого единой мыслью, единой идеей. Социализму нужны люди другой закалки: знающие, сознательные, дисциплинированные. Потому, товарищ, надо заботиться о том, чтобы было побольше таких людей.
И в этот вечер вовлечь пушкановцев в общий диспут не удалось. Крестьяне все еще делали вид, будто слова Дзениса их не касаются. Но когда Дзенис заговорил о мошенничествах с землями государственного фонда, Сперкай вдруг ощутил жажду. Достал котелок с водой и долго пил.
В пятницу пушкановцев повели к следователю. Вскоре в камеру ворвались с обыском. Арестантов выгнали в коридор и так яростно ворошили тюфяки, что из двери клубами валила пыль. Бушевали долго, и, хотя надзиратели не переставали орать, запрещая переговариваться обитателям разных камер, Дзенис все же ухитрился выяснить причину спора Гарнача и Леузниека с Дагисом.
Нет, никакой Дагис не предатель, и товарищи были к нему несправедливы. И их, и кузнеца буржуазная власть обвиняет в одном и том же преступлении: в революционной деятельности; политуправление и суд применят к ним одни и те же статьи закона. Дагис ничего не выболтал, никого не предал. Неважно, что он формально числится в социал-демократической организации, что написал Дабару письмо. В тюрьме Дагис наш боевой товарищ, мы должны принять его в коллектив политических и делиться с ним всем, что мы имеем.
Когда надзиратели загоняли арестантов обратно в камеру, они основательно обыскали и Дзениса, и Федорова, и Гарнача. Искали какую-то тайную переписку. Стало быть, донес кто-то. Но кто именно? Крикливый надзиратель или коридорный-уголовник? Хуже, если это кто-нибудь из обитателей камеры.
Пушкановцы вернулись в камеру незадолго до ужина, когда уже успели ее прибрать. Скамейки, тюфяки и все пожитки уже разместили по местам, пол подмели. Только в воздухе еще плыла поднятая во время обыска пыль, щекоча в носу и горле.
Пушкановцы были обозлены и тихо переругивались друг с другом. Ну и шальной же этот Тонслав! Вздумал выкладывать следователю то, что не надо: о самозваных землемерах, о том, как люди выложили деньги господам землеустроителям и что говорил Петерис Упениек. Теперь их так скоро на волю не отпустят. Всю посевную страду в тюрьме протомятся! А нынче весна ранняя выдалась. Вовремя семена в землю не бросишь, зимой нищенскую суму на шею вешай.
— Стало быть, сгущаются над вами тучи? — спросил Дзенис. — Свидетель, наверно, айзсарг?
— А ты откуда знаешь? — испугался Сперкай. — Известно, айзсарг. Дурной Антон Гайкалниек, а брат мой, будь он неладен, и того хуже, леший бы его побрал! И ты Гайкалниека знаешь? Ну да, ты ведь с Аней, дочкой нашего Гаспара, знаком.