— Какая еще сто вторая статья? — Глемитис, очевидно, не привык к столь обстоятельным объяснениям посетителей. Но тут же сообразил в чем дело. — Вон что! Официально зарегистрированная коммунистка Пурвиенской волости. Прибыла, значит? Так почему же одна? А где поручитель?
— Поручитель? В Даугавпилсе, в политическом управлении велели…
— Велели? — заорал Глемитис. — Мне велели?
— Нет, господин старший полицейский, мне велели явиться к вам… — поспешила исправить оплошность Анна.
Обращение «господин старший полицейский» благотворно повлияло на Глемитиса. Он поудобнее устроился на стуле и уже совсем спокойно заговорил:
— Тебе велели, но я обязан поступать по закону… По инструкции министерства. А по инструкции министра тому, кто состоит под надзором полиции, нужен поручитель. Требуется подпись о том, что поручитель принимает поселенную.
— Я, господин надзиратель, вернулась на усадьбу своего отца. Жить буду дома, а не на поселении. В политическом управлении мне ничего о поручителе не говорили.
— А я говорю! — Короткий вихор Глемитиса взметнулся вверх. — Без поручителя я регистрировать тебя не стану и паспорта не выдам.
— Сейчас в Пурвиене нет ни моего отца, ни моего брата. До вечера они сюда не успеют. А сегодня последний день, когда, согласно указанию, я должна явиться к вам. Если вы, господин старший полицейский, без так называемого поручательства меня зарегистрировать не можете, то попрошу составить акт, что я прибыла к вам в установленный законом срок. И укажите, пожалуйста, когда и в котором часу мне и моим близким следует прибыть в полицию. Я официально состою под вашим надзором.
— В том-то и вся беда… — встрепенулся Глемитис. — А мне отвечать, с меня спрос. Какой черт пригнал тебя в Пурвиенскую волость? Словно в Латвии мало других мест? — Недолго помолчав, Глемитис, засунув руки в карманы брюк, сказал: — Я никаких актов писать не стану. Должен уездного начальника спросить, что делать с тобой. Как он прикажет, так и будет. Приходи в полдень. Не успею созвониться, еще раз к вечеру придешь.
— А теперь могу быть свободной?
— Как — свободной? Какая тебе еще свобода?
— Ну свободно побродить по местечку. — Она едва не рассмеялась. Оказывается, уже одно слово «свобода» пугает господ. — Хочу поискать работу. Это можно?
— Можно. — В этом Глемитис ничего антигосударственного не узрел. — Можно по рынку походить, можно работу поискать. Теперь в Пурвиене многие работу ищут. Привередливыми стали. Только и знают, что о жалованье да об отпуске спрашивать. И чтоб от несчастных случаев их страховали. Это вот такие, как ты, их смущают. Никакого покоя больше нет. На прошлой неделе хотя бы…
Что произошло на прошлой неделе, Анна так и не узнала. Затрезвонил телефон, и старший полицейский схватил трубку. Он долго не мог понять, кто и откуда звонит, и когда, наконец, выяснил, разорался на невидимого собеседника, пригрозил посадить его. Как он смеет айзсаргскую начальницу оскорблять? Кто ему позволил совать свой нос в личные дела госпожи Розуль?
— Тебе чего еще надо? — Спохватившись, что при подобном разговоре свидетели нежелательны, он махнул Анне рукой. — Зайдешь, как сказал…
Вверх по Рижской улице протопали молодые люди, недавно толпившиеся перед домом Ленцмана. За ними шел тот самый чудак. Парень обул постолы и шагал, заложив руки за спину.
В летнюю страду рынок на неделе не очень большой. Преобладают тетеньки и подростки с корзинами и плетенками, мелкие торговцы, мелочные лавочники, коробейники — разносчики лавочных товаров. Заезжих из Риги и других мест, правда, столько же, сколько всегда. В летнее время людей из больших городов появляется довольно много. Иные снуют вокруг селян, предлагают свое добро, иные торчат за временными столами на обочине дороги, иные, разбив шалаши и палатки, криком зазывают прохожих посмотреть на самые лучшие и самые дешевые в мире товары, которые можно купить только у них. Разложив привезенное добро на опрокинутых ящиках и бочках, самые горластые зазывают покупателей остановиться возле них.
Анна вспомнила, что раньше, в начале двадцатых годов, в Латгале почти не было кочующих торговцев. А таких назойливых крикунов и вовсе. Вот такого, как этот толстячок, с пронзительным голосом около будки с молочными продуктами, собравшего вокруг себя толпу любопытных.
— Новейший, сенсационный продукт! Влияет на молочные железы коров! «Лактовил!» — Толстячок раскачивался на бочке, словно собирался взлететь. — Препарат «Лактовил» в хозяйственный кризис повышает в молоке процент жира. Из молока, надоенного от коров, кормленных «Лактовилом», получается первосортное, экспортное масло, за которое государство дает предусмотренную законом приплату. С помощью «Лактовила» латгальцы могут добиться такого же благосостояния, что видземские и земгальские хозяева. Покупайте «Лактовил»! Он стоит всего лишь один лат. В любом хозяйстве необходим «Лактовил». Тому, кто корове дает «Лактовил», кризис не страшен.