Для Пилана осталось загадкой, что имел в виду Роман. Наигрывая на аккордеоне песню из кинофильма «Конгресс танцует», между столиками пошел руководитель оркестра, бывший член труппы молодежной «Живой газеты» Эк, и посетители стали подпевать ему.
«Дас гибт нур айнмал, ес комт нихт видер…» — гудели, завывали, заливались посетители кафе. Одна из сидевших за колонной девиц кинулась на шею своему парню и что было мочи завопила по-латышски: «Красивой чтоб была…» Когда-то в постановке агитколлектива трудовой молодежи в женском хоре это же пела Мелита…
— Ты можешь переносить этот кабацкий гам? — сердито отодвинул Пилан недопитую чашку. — Мне противно.
— Человеку иной раз хочется забыться, чтобы вернуть себе равновесие, — сказал Роман и позвал официанта. — Рюмка, песня иной раз заглушают душевную тревогу.
— Вижу, в тебе, брат, еще много ребячливого, — продолжил он, когда за ними захлопнулись зеркальные двери Народного дома. — Не потерял еще наивной веры в безупречность партии. А у меня, напротив, после той дикой демонстрации в январе двадцать девятого что-то оборвалось внутри. Помнишь, что тогда было? Не помнишь? Жаль. Полезно вспомнить. У меня все это еще перед глазами. Может, потому, что я тогда находился в голове колонны, а во время митинга во дворе Народного дома стоял рядом с Вецкалном. Понимаешь, демонстрация двадцатого января после долгого времени была первым нашим и коммунистов общим мероприятием против политического террора в печати, покушавшейся на права профсоюзов, больничные кассы, на безработных. Демонстрация должна была положить начало согласованным действиям в интересах социализма, но наши лидеры сорвали ее. Именно — сорвали. Я в этом твердо уверен. Я стоял рядом с Вецкалном и видел, как наши построили общее шествие. Колонну левых они оттеснили в самый хвост, и, как только наши вошли во двор Народного дома, Вецкалн с Зейболтом велели запереть ворота. Левые остались на улице, а там на них набросились конные полицейские. С резиновыми дубинками и шашками. Наши рядовые товарищи кричали, требовали отворить ворота, спасти людей, а лидеры, притворившись, что не слышно, приказали оркестру играть марши. «Ничего подобного, все участники шествия уже на дворе. На улице одни бродяги да зеваки остались…» Полиция избивала в кровь членов левого профсоюза, многие из них попали в больницу с переломами рук и ног. Когда мы после митинга вышли на улицу, мостовая была забрызгана кровью. А сколько народу попало в тюрьму? Но лидеров это мало трогало. Ну вот сам скажи, как после такой мерзости жить на свете. Мы сами разрушаем единство рабочего класса, льем воду на мельницу буржуазии. Чем мы в таком случае лучше Носке, предавшего немецкую революцию? Ответь мне! Вот именно, тебе нечего ответить. И мне, к сожалению, тоже. Возмущаюсь лишь в те минуты, когда я, как сейчас, под градусом. Черт знает, почему люди бывают такими мягкотелыми…
Какое-то время они шли молча. На улицах было темно, пустынно и по-осеннему сыро, гул шагов угасал, точно в вате.
На углу улицы Лачплесиса они догнали какую-то парочку. По самому краю улицы, взявшись за руки, шли парень и девушка и напевали «Дас гибт нур айнмал…». Они вели себя так, словно кроме них на всем свете никого и не было. Когда парочка перешла Мельничную улицу, девушка прильнула головой к плечу парня и пошла пританцовывая.
«Мелита… — Андрису кровь бросилась в голову. — Мелитина походка…» У него подкосились ноги.
— Э-э, что с тобой? — Роман остановился.
— Я пойду… Вспомнил, мне еще одно неотложное дело провернуть надо… — солгал он.
Расставшись с Романом, Андрис, стиснув кулаки, кинулся догонять парочку. Он весь кипел от ярости.
Девушка, принятая им за Мелиту, вместе со своим провожатым, миновав Верманский парк, повернула к Мариинской улице. Андрис следовал за ними по пятам. Около базара Берга, где женщины обычно клянчили у прохожих мужчин папиросы и самых неказистых из них называли красавчиками, к Андрису пристали проститутки. Пока он объяснял им, что не курит и что в кармане у него нет ни гроша, парочка успела скрыться на Курмановской улице, и Андрис потерял ее из виду. Возлюбленные исчезли, должно быть, в каком-нибудь подъезде или подворотне. Но где именно, решить было так же трудно, как задачу, в которой одни лишь неизвестные. Но Андрис горел желанием убедиться, была ли это Мелита. Он остановился возле большого дома и стал ждать. Если это в самом деле его жена, то она рано утром появится тут снова. Она могла войти только в один из домов на этом конце улицы. Андрис поднял на пиджаке воротник и втянул руки в рукава. Хотя был еще август, ночь стояла прохладная. Из подворотни веяло сыростью.